Это было необычно. Как правило, генерал сам вызывал Понтифика к себе в Большой Кремлевский Дворец.
Понтифик нервно смотрел из окна, как генерал пересекает Красную площадь в сопровождении многочисленной охраны, и у него сильно сосало под ложечкой.
Петру Второму почудилось, что это идут его арестовывать. Или хуже того — сразу убивать. Недаром телохранители шествуют с автоматами наперевес и вид у них мрачнее тучи.
Когда отряд во главе с генералом появился в дверях, понтифик выглядел так, словно он вот?вот упадет.
— Что с вами? Вы больны? — поинтересовался Колотухин.
— Да. Нет. Не имеет значения, — ответствовал Петропавел.
Так и не добившись от него ничего вразумительного, генерал решил все?таки перейти к делу и задал вопрос, ради которого он, собственно, и пришел.
— Вы никогда не думали о крестовом походе?
— Я с детства о нем думаю, — ответил понтифик и добавил ни к селу ни к городу: — Давно пора отнять у турок проливы.
— У каких турок? — переспросил Колотухин с сильным подозрением в голосе.
А кто?то из его свиты озаботился другим вопросом:
— Какие проливы?
— Босфор и Дарданеллы, — ответил Иоанн Петропавел Тридцать Второй, и под сводами зала повисло тягостное молчание.
47
Когда великий инквизитор с опытом работы фюрером расписался в собственном бессилии и прекратил попытки отыскать проповедника Василия — верховного поджигателя библиотек, выполнить эту работу вызвался Торквемада.
Через сутки Василий был доставлен в гостиницу «Украина» и брошен к ногам Князя Света Льва, который хотел его видеть.
С этой минуты бывший фюрер перестал выполнять обязанности великого инквизитора.
Заняв его место, Торквемада внес дополнительное разнообразие в номенклатуру казней.
— Будет справедливо казнить бывших соратников, которые изменили общему делу, через отсечение головы, — сказал он.
В этот самый день фюрер сбежал из лагеря белых воинов и увел с собой часть своих людей.
А еще через сутки он тоже был доставлен в гостиницу «Украина» и брошен к ногам Князя Света.
— Может, тебе не составит труда точно так же притащить ко мне на суд и самого Заратустру? — не без удивления спросил у Торквемады Лев.
Белый трибунал Армагеддона по?прежнему считал Заратустру еретиком Љ21, подлежащим розыску, аресту и осуждению в первоочередном порядке.
— Может, и не составит, только зачем он тебе? — ответил Торквемада. — Бывает, что живой враг полезнее, чем мертвый.
Из?за предательства бывшего фюрера аутодафе не проводились целых три дня, и фанатики уже начали роптать, когда перед ними вдруг появился Торквемада и, откинув с головы капюшон, впервые показал всем свое лицо.
Он и правда был похож на испанского инквизитора — невысокий, смуглый и худой, с тонкими усиками подковой и короткой бородкой, с черными волосами и горящими глазами.
Он простер руку над толпой и шум стих мгновенно, будто щелчком выключили звук.
И тогда в полной тишине он заговорил:
— Вы ждете казни. как гиены в степи у места трапезы льва, как стервятники, парящие в небе, как шакалы, падкие до чужой добычи. Вы говорите об очищении от скверны, а сами умножаете скверну. Вы говорите об искоренении ереси — а сами оскверняете себя убийством. Может быть, вы забыли, что убийство — это смертный грех?!
— Нет греха в казни по суду и закону! — тотчас же завопили в толпе.
— Да, в этом нет греха! Но я вижу в ваших глазах другой грех! Вы жаждете чужой смерти! Вы радуетесь чужой смерти! Но сказано в Писании, — голос Торквемады гремел над толпой уже просто оглушительно, — что палач, который лишает преступника жизни без сожаления, будет гореть в аду!
Ничего подобного не было в Писании, но в этой толпе фанатиков и садистов вряд ли хотя бы один из ста в жизни своей открывал Святую книгу.
— Допустите, что хотя бы один из тех, кого вы отправили на костер, был невиновен. Что если не обнаженная душа его говорила под пыткой правду, а невыносимая боль изрыгала из уст его ложь? Убийство — смертный грех, а казнь невиновного — вдвойне.
— Господь узнает своих! — истерически взвился в глубине толпы женский голос.
— Вы точно повторили мысль покойного Симона де Монфора по этому поводу, но вот беда — знающие люди говорят, что достопочтенный мессир Симон тоже горит в аду.
Доблестный рыцарь Симон де Монфор прославился в эпоху Альбигойских войн на юге Франции, в XIII веке, и особенно тем, что при взятии одного вражеского города на вопрос подчиненных: «Как нам отличить еретиков от добрых католиков?» — ответил без тени сомнения: «Убивайте всех. Господь узнает своих!»
А Торквемада, между тем, продолжал:
— Вы истребляете еретиков, а на смену им во множестве приходят новые. И так будет всегда, пока отец ереси ходит по земле. Я говорю не о дьяволе, которому сейчас, в преддверии Армагеддона, некогда охотиться за людскими душами. Я говорю о самом верном его слуге, который смертен, как и все люди, но во сто крат опаснее всех других людей. Сколько дней прошло с тех пор, как названо его имя? Сколько крови пролито с тех пор, сколько пепла развеяно по ветру — а он все еще не предстал перед судом. И я спрашиваю вас — неужели такое воинство не в силах найти и привести на суд одного человека? Или вы уже забыли его имя?! Так я вам напомню. Его зовут Заратустра!