Вот и появилось на свет дикое племя беспризорников, которые привыкли к вольной жизни и, подобно Гекльбери Финну, в штыки принимали попытки взрослых взяться за их воспитание.
Девушка, которая рассказывала о беглом беспризорнике с искренней обидой, сама еще не выглядела взрослой — но виной тому была скорей всего по?детски ясная улыбка и трогательная наивность в глазах и голосе. Она разговаривала с бандитами, как с добрыми знакомыми, не обращая внимания на то, какими взглядами они изучают изгибы ее тела под платьем — тела, в котором уже не было ничего детского.
— А ты сама?то кто? — спросил у нее Варяг. — Попадья?
— Нет, — рассмеялась красавица. — Я попова дочка.
Это объясняло, чем ей так не угодили язычники, но одновременно рождало новые вопросы. Например, отчего это попова дочка так запросто купается голяком у моста. Разве это не грех?
И кто?то из боевиков не сумел удержать этот нескромный вопрос при себе — уж очень ему не терпелось перейти к теме, которая особенно волновала мужскую компанию, сгрудившуюся на мосту.
В ответ красавица расхохоталась еще звонче, будто в детстве ей никто не говорил о злых дядьках, которые только и ждут удобного момента, чтобы обидеть беззащитную девочку сами знаете как. И, присев на перила моста и лениво покачивая голой ножкой, которая сама по себе могла бы свести с ума какого?нибудь впечатлительного поэта пушкинской поры, поведала еще кое?какие подробности из местной жизни.
До сих пор Варяг считал, что Истринской землей заведует только один церковный архиерей — патриарший митрополит Феогност, с которым босс мафии лично вел переговоры о разделе сфер влияния под девизом «Богу богово, а кесарю — кесарево».
На деле же все оказалось гораздо сложнее. Попова дочка отозвалась о митрополите Истринском и Зеленоградском пренебрежительно, обозвав его безбожником и мимоходом обвинив в содомском грехе.
Так же легко она отвергла и притязания Таборного епископа Арсения, которого уличила в чародействе на основании косвенных улик.
— С колдунами живет, и сам колдун. Он Библию переписывает от руки, а слова в ней перевирает.
На общее счастье нашелся еще один архиерей, человек праведный и мудрый — владыка Мефодий Залесский. Он Библию не переписывал и слов не перевирал, однако же требовал от паствы неукоснительного соблюдения древлеправославных обычаев, как учит сам митрополит Московский и всея Руси Николай, предстоятель всех староверов.
Но тут мимо проходил законоучитель Нестор, который следовал в Перынь для обращения язычников и по пути просветил дачников относительно древних обычаев.
И началось среди церквей смятение, ибо два таких крупных авторитета не сошлись во мнениях относительно того, можно ли женщине ходить с непокрытой головой.
Ибо Мефодий учил, что это тяжкий грех, а Нестор со ссылкой на глубокую древность заверял, что для незамужних в этом вовсе нет греха, а для замужних если и есть, то невелик.
А еще вышел меж ними спор, как приличнее женщине появляться на людях — босой или обутой. Мефодий предостерегал, что босые ноги вводят мужчин в греховный соблазн, а Нестор напоминал, что девы и жены праведные подобно ангелам искони ступали по земле босой ногой — тако же и всем подобает.
Судя по тому, что попова дочка обсыхала на мосту, распустив свои роскошные волосы по плечам и болтая в воздухе босыми ногами, в ее церкви Нестор одержал безоговорочную победу.
Варяг, однако, счел нужным спросить конкретно:
— Так чего, у вас теперь тут, типа, новая крыша?
На что получил пространный ответ, включающий такие сложные понятия, как «омофор владыки Мефодия» и «катехизис преподобного Нестора», и был тем повергнут в окончательное недоумение.
Путем наводящих вопросов босс мафии не без труда допер, что омофор связан с тем, кто кому отстегивает бабки, а катехизис — с тем, кто кого и как учит жить. И получается, что за Истрой ныне воцарилось церковное двоевластие. Бабки гребет один иерарх, а жить учит другой.
Но и это еще не все, ибо не в меру умная красавица дополнительно уточнила, что ее отец, протоиерей Евгений, в великой ектении поминает наравне обоих авторитетов — преосвященного владыку Мефодия и благословенного законоучителя Нестора, а высокопреосвященного митрополита Феогноста и святейшего патриарха Филарета, наоборот, отнюдь не поминает, как впавших в ересь никонианскую.
На этом месте у Варяга зарябило в мозгах, и он в легком оглушении поинтересовался у собеседницы, кто такая великая Ектения.
— Это такая молитва, — как маленькому, объяснила ему попова дочка, не скрывая своего удивления. — А вы что — тоже язычник?
— Не, я крещеный, — возмущенно отверг это предположение Варяг и в доказательство продемонстрировал большое распятие, вытатуированное у него на груди.
— А у тебя такое есть? — стали назойливо допытываться у девушки циничные боевики, которым все никак не удавалось перевести разговор на особенно волнующую их тему. — Дай посмотреть!
Отчего же не дать. Она и дала. Посмотреть. Крестик. Литой золотой крестик на цепочке.
А по волнующей боевиков теме им уже даны были исчерпывающие объяснения.
Женщине подобает только ниспадающая одежда, и купальники в этом отношении ничуть не лучше брюк, которые запретны безусловно. А на вопрос: «Как же тогда купаться?» — Мефодий и Нестор отвечали двояко, опять же забираясь в древность на разную глубину.