Долго понежиться в ванной с тонизирующими ароматическими солями мне не удалось. Раздался деликатный стук в дверь, и мамин голос поинтересовался:
— Вика, почему ты в ванной?
— А в чем дело?
— Ты хотя бы представляешь себе, который час?!
— Нет…
— Половина пятого утра!
— Я люблю рано вставать, делать зарядку и переходить к водным процедурам…
— Не валяй дурака! — даже сквозь шум воды я услышала, что мамин голос приобрел опасные ноты. — Объясни мне, где ты шлялась всю ночь?!
Значит, она все?таки ухитрилась проснуться и посреди ночи обнаружить мое отсутствие. Так я и знала. На налоговую полицию никакие чары не действуют.
— Я требую объяснений!
— Мам, дай хоть помыться толком. Поставь чайничек пока, я выйду из ванной — все тебе объясню.
А когда я, закутанная в свой любимый фланелевый халатик с ежиками, посвежевшая, умытая, как майский тюльпан, наконец вышла из ванной в гостиную, то мне пришлось слегка пощипать себя за запястье: уж не сплю ли я?! Поскольку диван со скомканным покрывалом и двумя (!) подушками, журнальный столик с коробкой шоколадных конфет и початой бутылкой коньяка, в неурочный час извлеченные из серванта хрустальные бокалы, а также неуловимый мужественный аромат туалетной воды «Фаренгейт» являлись неопровержимым доказательством того, что в отсутствие дочери Татьяна Алексеевна Либенкнехт (то бишь моя преступная мать!) имела свидание. Весьма вероятно, с интимным акцентом. Мужчина, от которого пахнет «Фаренгейтом», приходит в вашу постель не для того, чтобы скромно пить в ней кофе. Уж я?то знаю.
Я безмолвно созерцала все это безобразие до того момента, пока из кухни с заварочным чайником в руках не появилась мама. Мы молча и изучающе посмотрели друг на друга.
Когда ваша мать, женщина строгих правил и пятидесятипятилетнего возраста, стоит перед вами в наряде, который не проходит ни по классу платья, ни по классу нижнего белья, и при этом наряд имеет пять разрезов и два декольте в самых неожиданных местах, вам есть о чем серьезно подумать.
Мама молча поставила чайник на столик и вызывающе посмотрела на меня.
— ХОТЕЛА БЫ Я ЗНАТЬ!!!
Мы произнесли эту фразу одновременно и со схожей интонацией.
Поэтому пришлось выделить ее прописными буквами, как апофеоз конфликта матерей и дочерей.
… И понеслось!
— Ты! Твое подозрительное исчезновение на всю ночь!…
— Ха?ха! Уж не хочешь ли ты сказать, дорогая мамочка, что оно не пошло тебе на пользу?!
— Как ты смеешь? Что за намеки?!
— Довольно намеков! Я твоя дочь и хочу знать, с каким субъектом ты устраивала интимный вечерок в моей высоконравственной квартире?!
— Интимный вечерок?! А?ах! Это инсинуация! Можно ли подумать такое о собственной матери!
— Ну конечно! Значит, все это мне мерещится. И коньяк, и платье это твое чудовищное… Кстати, мама, у какой стриптизерши ты его выпросила в качестве единого социального налога?
— Как ты смеешь! Прошляться всю ночь неизвестно где и говорить матери такие вещи!
— А что же мне еще говорить, когда в квартире один сплошной «Фаренгейт»…
— Какой такой «Фаренгейт», что за чушь ты порешь?
— Мужская туалетная вода. Очень неплохая. О, кстати, я по запаху могу определить местонахождение этого типа в квартире, если он, конечно, еще здесь…
Я стала дергать носом, как собака?ищейка, мама явно занервничала.
— Вика, прекрати эти глупости! Давай сядем, выпьем чаю, поговорим как две взрослые женщины…
— Ни?ни?ни… — Я толкнула дверь в спальню и остановилась перед гардеробом. — Ой, мам, ты что, его в шкафу спрятала?! Фу, как тривиально.
— Вика! — Мама попыталась заломить руки в мольбе. Но такие жесты у нее слабовато получаются.
— Эй, Фаренгейт, вылазь, поезд дальше не идет! — постучала я по дверце шкафа и на всякий случай отошла от него на пару шагов. Вдруг да какой?нибудь солидный генерал?полковник вылезет. Адюльтер! Вопли прессы!… Моральное разложение в среде самых неподкупных российских служб!… Но дверца шкафа, скрипнув, отворилась, и из нафталиновых глубин появился…
— Доброе утро, Вика!
— Доброе утро, Баронет…
Вот уж кого точно не ждала… Вот и не зря он меня все просил: сними защиту да сними защиту…
Энергичный нынче маг пошел. Даже в сексе, невзирая на возраст.
И вот тут, на этой почти философской мысли, мое сознание, перегруженное событиями, драками, проблемами, милосердно отключилось.
Я поначалу просто полежала в глубоком обмороке, а потом, когда мне порядком надоел запах нашатыря и похлопывание по щекам, стоном умирающего лебедя возвестила о своем желании спокойно уснуть… Ах, мама, мама, зачем тебе этот местный Казанова?!
Но я уже спала. И мне снова снился сон про Авдея, меня и наш красно?желтый семейный трамвай. Точнее, снилось продолжение того сна.
Вроде бы городок уже выглядел другим, хотя трамвайных путей в нем все так же много, как июльских шмелей на сочной груше. И самое забавное, городок стоял на берегу моря (его центральная широкая длинная улица вела прямо к полосе прибоя), и над морем тоже проложены там и сям сверкающие на солнце рельсы, и по ним туда?сюда раскатывают трамваи с рекламными призывами на блестящих боках.
Наш семейный трамвайчик избегал шумных перекрестков, где часто случались аварии, пробки и заторы, поэтому катил себе по старинным улицам с деревянными двухэтажными особняками. Мы немного подрабатывали извозом: надо же было на что?то покупать мороженое и ботинки нашим непослушным пацанятам, а также писчую бумагу для Авдея. Наш трамвай развозил за символическую плату немудрящие заказы пенсионеров: кому свежего молочка, кому — газеты и номер «Плейбоя», кому — лекарства, сувениры, особые деликатесы из дальнего супермаркета… Хозяйством и «вагоноуправлением» занималась, разумеется, я, а муж посвящал все свое время сочинению нового приключенческого романа из жизни испанских феодалов «Эугенио, благоразумный кабальеро».
Какой странный сон… Мне виделось и слышалось все так явственно: из старенькой магнитолы душевно звучит «Великий шелковый путь» Китаро, чистенькие тюлевые занавески на окнах вагона отдувает теплым летним сквозняком, у нашего самого непоседливого сына, Ромки, опять протерлись дырки на коленках, эти колготки штопать и штопать (никаких сил нет на постреленка), на плите подгорела манная каша, и все этому рады, ведь манную кашу никто не любит! Авдей полез чинить электропроводку и поминутно спрашивает меня, как это делается… О, этот наш скромный трамвайчик представлялся мне олицетворением мирного покоя и семейного счастья; всего того, чего только и может пожелать женщина!