Я никому ничего не должна

Было ощущение, что я выпила вина. Я вся приподнялась, полетела. Слова складывались в предложения сами собой. Как-то стало легко и свободно. У меня появились силы. Нет, не вино — как будто в меня вкололи адреналин или какой-то другой стимулятор жизненной активности. Мне показалось на миг, что за счет этих детей я могу жить.
Сейчас я понимаю, что это была энергетика — детская, самая сильная, самая мощная. Я подзарядилась от них, как от розетки, а тогда решила, что это моя судьба — стоять вот так перед классом и нести разумное, доброе, вечное. Я же говорю, что была наивной, искренней дурой, до идиотизма правильной.
После этого все мои мысли о переводе в медицинский вуз, которые, как правильно угадал Михаил Ильич, посещали меня и на втором и на третьем курсах, когда я хотела бросить институт, улетучились. Ради этого ощущения — полета, власти, уверенности, что все в моих руках и только от меня зависит, какими вырастут эти дети, что будет твориться в их головах, — я готова была стать учительницей.
— А почему вы стали педагогом? — спросила я у Михаила Ильича.
— Откровенность за откровенность. Потому что я не смог уехать, не смог похоронить маму, потому что я одинок.
— Почему вы не уехали?
На самом деле я тогда совсем не понимала, куда должен был уехать Михаил Ильич. Мне казалось, что просто в другой город. Взять билет на поезд и уехать. Родители держали меня в стороне от подобных разговоров и информации. Да и вопрос национальности для меня был неуместным. Для родителей все люди делились на больных и здоровых. Больных нужно было спасать и лечить, а здоровые… они в любой момент могли стать больными. И фамилия, происхождение или вероисповедание были совсем ни при чем. Перед врачом все равны. Как перед смертью.
— Я не уехал, детка, потому что очень люблю музыку. Ты когда-нибудь была в консерватории?
— Да, с мамой, давно, — поморщилась я, вспоминая мучительный поход «слушать музыку».
— Я тоже начинал ходить с мамой, а теперь хожу один. Уже пятьдесят лет. Почти каждый день я слушаю музыку.
— Почему вы не похоронили маму? — как во сне спросила я.
— Она мне запретила. Она считала, что ребенку не место на кладбище. Мне было уже за сорок, а она считала меня ребенком и хотела оградить от переживаний. Оградила… — Михаил Ильич опять засмеялся, закашлялся и вытер слезы. — Запретила в завещании. А я, дурак, не смог нарушить ее волю. Теперь вот жалею.
— Вы не смогли приехать в другой город?
— Детка, это была другая страна. Мама эмигрировала, я должен был ехать за ней и не уехал, потому что здесь были концерты, потому что я был молод и думал, что все еще успею. Вот, не успел.
— А почему вы один? — опять, как полоумная, спросила я.
— Это, детка, уже совсем личное. Давай в следующий раз.
— А правда, что, для того чтобы быть хорошим педагогом, нужно любить детей? — спросила я.
— Я не знаю. Кого считать хорошим педагогом и что значит любить? Очень размытые понятия, ты не находишь?
Мы ходили с Михаилом Ильичом в консерваторию. И во время учебы и после, когда я уже работала в школе.

На страницах моего диплома, который я храню, на полях, рукой учителя были написаны не замечания, а расписание ближайших концертов. Потом он мне звонил и говорил всегда одну и ту же кодовую фразу:
— Детка, у нас сегодня свидание.
Это означало, что мы идем на концерт. Свидание назначал не Михаил Ильич, а музыка.
Михаил Ильич излечил меня от любви. Когда я рассталась с Андреем, вычеркнула его из своей жизни, то не знала, как не сойти с ума, Михаил Ильич сказал мне фразу, которую я запомнила на всю жизнь:
— Слушай музыку, детка. Хорошую музыку. Только она позволит тебе забыться.
Шопен, Малер, Бетховен… Каждый день, как антибиотик, как лекарство. Внутривенно.

У меня ведь до сих пор на антресолях лежат пластинки Михаила Ильича — старые, пыльные, никому уже, даже мне, не нужные. А он их собирал по всем магазинам — редкие записи концертов, знаменитые исполнители. Некоторые пластинки — совсем заезженные, стертые иглой, вытертые тряпочкой до дыр. Он мне их завещал, как самое ценное. Специально оговорил и заверил у нотариуса: «Пластинки отдать детке».
Я не была на его похоронах. Надеюсь, он меня простил.
В последние годы жизни Михаила Ильича наши с ним свидания становились все реже и реже. Откровенно говоря, мы почти не виделись. Я закрутилась в школе, в собственной жизни. Сначала звонила ему достаточно регулярно, потом раз в месяц, раз в два месяца. Все обещала себе, что завтра будет поспокойнее день и я обязательно позвоню.
— Детка, — радовался он в трубку, — ну, и где ты вчера была?
Это означало, что я пропустила очередной концерт, не пошла в консерваторию.
— Не могла, работа, — отвечала я, но Михаил Ильич меня даже не слушал.
— А ты знаешь, какой завтра день? — спрашивал он.
— Пятница, — отвечала я.
И это был неправильный ответ на вопрос. Завтра должен был кто-то играть. И я обязана была ЭТО услышать.
— Наверное, билетов не будет, — иногда оправдывалась я.
Михаил Ильич фыркал в трубку. Он не понимал, как я могу не достать билета. Какая ерунда! Надо брать, умолять, доставать любой ценой на любое место и висеть на люстре, стоять в проходе, сидеть на ступенечке, но слушать. Услышать.
Потом мне уже было стыдно звонить. Я не хотела его расстраивать тем, что не была, не слышала, пропустила. Думала, что успею, что еще есть время, что Михаил Ильич будет жить вечно и никуда из моей жизни не денется.
Однажды вечером мне позвонила женщина. Незнакомый голос.
— Кто это? — грозно и требовательно спросила она.
— А кто вам нужен? — так же требовательно спросила я в ответ, поражаясь такой наглости.
— Ты — Александра? — спросила женщина.
— Да. А вы кто?
— Завтра приезжай к трем. Отдам коробки, — сказала женщина.
— Куда приезжать?
— К Мише.
— К какому Мише?
Мне казалось, что я веду разговор с сумасшедшей.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60