— Тьфу, Михаилу Ильичу. Мне сказали, что детка — это ты.
— А что с ним? — все еще ничего не понимая про коробки, спросила я.
— Умер, — удивленно ответила женщина.
Именно удивленно. Мол, а что еще могло с ним случиться? Только умереть мог.
На следующий день я поехала к Михаилу Ильичу.
Я была у него только один раз. Обычная холостяцкая квартирка, заваленная книгами и пластинками. На огромном полированном письменном столе стоял проигрыватель — здоровенный ящик.
— Давайте я у вас приберу, — предложила я тогда учителю.
— Детка, садись и слушай.
Он поставил мне новую пластинку. Честно, даже не помню, что слушала. Целый час я просидела на стуле и слушала музыку. Когда пыталась встать или двинуться, Михаил Ильич поднимал руку и жестом возвращал меня в неподвижное состояние.
Мы послушали музыку, и я ушла. Вот и все.
На мой звонок дверь открылась почти сразу.
— А-а-а, заходи, — передо мной стояла тучная женщина в грязном фартуке, растрепанная и распаренная. Она убирала квартиру. — Вот, забирай, — пнула она ногой картонную коробку, которая стояла в коридоре, — не могу полы помыть, мешается. Двигаю ее туда-сюда, — проворчала женщина.
— Спасибо, — ответила я, понимая, что коробку даже с места сдвинуть одна не смогу, — а что в ней?
— Твое приданое, — хохотнула женщина, — или наследство, называй как хочешь. Велел тебе отдать. Я бы выбросила и не мучилась, но воля покойника… надо уважить. Вот тебя разыскивала по всем телефонам. Пока узнала, кто у него был деткой, чуть ухо не отвалилось.
— А когда он умер? — спросила я.
— Так уж сороковины отметили. Все честь по чести. Нормально, — торжественно и гордо сказала женщина. — Ну забирай уже и иди, а то мне еще окна намывать.
— Отчего он умер?
— А бог его знает. Не мальчик уже. Время пришло его, вот и умер. Какая сейчас разница? Все там будем.
Я попыталась обхватить коробку руками и не смогла.
— Ой, б…, интеллигенция золотушная, давай вместе, — всплеснула руками женщина.
Мы с ней вместе доволокли коробку до лифта, тяжело отдуваясь. Она держала коробку высоко, я еле волокла над полом. Потом женщина выгрузила коробку из подъезда и обтерла лицо фартуком.
— Все, дальше сама. Я свое дело сделала. Все по совести. Пока, — махнула она рукой.
— А вы ему кто? — спросила я ей в спину.
— Как кто? — удивилась она. — Жена. Теперь вдова, — это прозвучало гордо и торжественно.
Я поймала машину, вместе с водителем еле запихнула коробку на заднее сиденье, он же помог мне доволочь ее до квартиры.
— Что у вас там? — спросил водитель.
— Не знаю.
— Что у вас там? — спросил водитель.
— Не знаю. Сказали, что приданое, — ответила я.
Водитель посмотрел на меня, как на сумасшедшую.
Коробка была под завязку набита пластинками. Сверху лежал лист из тетради в клеточку с одной строчкой, написанной рукой Михаила Ильича — его почерк я бы узнала и сейчас. «Пластинки отдать детке», — написал он.
Теперь уже я сидела на телефоне и с пылающим ухом искала по всем знакомым и незнакомым телефон еще одного студента-дипломника Михаила Ильича. Я уже говорила, что у него, помимо меня, занимался один юноша, с которым мы виделись пару раз на концертах, но не общались. Я даже не помнила, как его звали, что сильно усложняло поиски.
Я обзвонила всех бывших однокурсников и друзей однокурсников, пока у кого-то не оказался нужный номер и имя — Федор.
У меня почему-то дрожала рука, когда я крутила телефонный диск. Он ответил после первого же гудка, как будто сидел рядом с телефоном и ждал звонка.
— Я знал, что ты позвонишь, — сказал он.
— Давай встретимся, — попросила я.
— Зачем тебе?
— Не знаю.
— Давай, — сразу же согласился он. — Приезжай, когда будет удобно. Я живу один и работаю дома.
Федор был очень похож на Михаила Ильича. У него были длинные, собранные в хвост волосы, который он затягивал черной аптечной резинкой. Такая же затхлая душная квартира, пахнущая несвежим постельным бельем. Такие же бардак и пылища.
Да, я всегда была очень щепетильна в этих вопросах. Меня и Лена называет маньяком чистоты. Это, наверное, от родителей. Мне нравится запах хлорки и стерильная, операционная чистота. Ненавижу хлам. У меня аллергия на пыль.
Когда Лена помогает мне убирать, то всегда бурчит:
— Вы, Александра Ивановна, из тех женщин, кто не просто в углах промывает тряпкой, а ножичком выскребает.
Да, я такая. Наверное, поэтому осталась одна. Понятие о чистоте у всех разное. Вот Андрей Сергеевич, Андрей, никогда не мог нормально смыть воду в унитазе. Меня это раздражало безумно, до истерики доводило.
— Неужели нельзя воспользоваться ершиком? — кричала я.
— Зачем? — удивлялся он.
Да, я вытираю после себя раковину насухо. Вычищаю туалет с чистящим средством каждый раз. Не терплю горы неглаженого белья и пыли на холодильнике и на шкафах. Я лучше упаду и сломаю себе шейку бедра, но на шкафу у меня будет чисто.
У Андрея в смысле гигиены были какие-то странные двойные стандарты, которые меня тоже ужасно раздражали. Он никогда не ходил по квартире босиком. Ни за что. Стоял, переминался с ноги на ногу, пока я не приносила ему тапочки. Но вот унитаз за собой не чистил.
Дело, однако, не в этом. Опять я отвлеклась.
Так вот, у этого Федора была ужасно засранная, по-другому не скажешь, квартира. Он и сам был весь несвежий, в рубашке с засаленными рукавами и обтерханными манжетами, хотя было видно, что ждал, переодевался. Я поморщилась.
— Да, прости, у меня тут беспорядок, — заметил он выражение моего лица, — работы много, не до уборок.