Простите, что побеспокоил, — сказал Яков Матвеевич. И я с радостью его извинила — мне и в голову не приходило, что можно посмотреть в личное дело и узнать, где официально прописан Андрей.
Я подождала еще минут пятнадцать, чтобы удостовериться, что больше никто не придет. И набрала номер телефона, по которому звонил Яков Матвеевич.
Ответил женский голос, молодой и энергичный.
— А можно попросить Андрея Сергеевича? — глухо спросила я.
— Андрюшечка, это опять тебя, — только недолго, пора ужинать! — прокричала женщина в глубь квартиры, но так, чтобы я услышала — пожелание «недолго» относилось ко мне.
— Алле! — Это был голос Андрея. Больной, тихий, но его.
— Здравствуй, — сказала я.
— Добрый вечер. Кто это? — Он меня не узнал. Я тогда чуть не умерла с трубкой в руках. Не узнал. Как такое возможно? Я бы узнала его голос из тысячи, спустя двести лет.
Я испугалась и положила трубку. Сидела с колотящимся сердцем.
— Ты чего тут торчишь? — в дверях появилась Нелли Альбертовна.
— А? — не успела опомниться я.
— С утра купила курицу и забыла здесь. Только дома вспомнила, — устало стала рассказывать она. — Пришлось возвращаться. Не на ночь же ее оставлять. Протухнет, провоняет.
Она рассматривала свою курицу — я только сейчас почувствовала запах.
— Чего ты телефон гипнотизируешь? — отвлеклась она от курицы.
Мне вдруг стало совсем плохо. Я заплакала. Сидела и рыдала, уткнув лицо в колени. Завуч тяжело вздохнула и подсела ко мне, с грохотом отодвинув стул.
— Он дома, живет у матери. Аделаиде он нужен молодой и здоровый. А больные никому на шею не нужны. Она его выкинула, как полудохлого котенка. Считай, в ведре утопила. Теперь мама ему варит кашки и супчики. Только ты мне скажи, тебе оно надо?
— Надо, — всхлипнула я.
— Ну и дура. Вроде смотрю на тебя — девка с головой, умная, родители — врачи, а ты — ни рыба ни мясо. Тухлая, как моя курица. Вроде с характером, только где он — твой характер?
— Не знаю.
Завуч тяжело взяла сумку и ушла, больше ничего не сказав.
Я поехала по адресу, который выписала из личного дела Андрея.
Дверь мне открыла пожилая женщина с молодым голосом.
— Добрый вечер. — Она улыбалась и смотрела приветливо.
— А Андрей, Андрей Сергеевич дома? Я — коллега. Из школы.
— Заходите, заходите, — широко распахнула она дверь. — Андрюшечка, это к тебе, Котечка, иди ужинать.
— Мам, а потри мне яблочко… — раздалось из-за двери.
— Сейчас. Тебе с сахарком или со сметанкой?
— С сахаром.
Потереть на терке яблочко просил Андрей.
Котечкой оказался его отчим.
— Привет, — сказала я Андрею.
— Шурик! — обрадовался он, как ребенок.
Я переехала к ним, чтобы тереть Андрею яблочки.
Я тогда очень была похожа на маму. Когда умирал папа, мама проживала каждый день за двоих. Работала, готовила, прибегала к папе в палату, сидела с ним, держа за руку, ночевала в сестринской, прибегала утром домой помыться и выпить кофе, бежала на работу, с работы в магазин, из магазина домой, чтобы приготовить «свеженького», и опять в больницу — сидеть, держать за руку, кормить, вытирать.
У меня, когда я была с Андреем, открылось второе дыхание. Бегала на работу, в магазин, домой. Ходить спокойно совсем разучилась. Носилась с выпученными от страха глазами и высунутым языком. Я была уверена, что это судьба — моя жертвенность, героизм и забота изменят все. Что Андрей меня полюбит так, как я его. Привяжется ко мне. Я стану ему необходимой. И он будет так же меня ценить, как папа ценил маму. За доброту, терпение, поддержку.
К маме, домой, я заходила очень редко и очень ненадолго. Отмечала, что она плохо выглядит, но как-то не придавала этому значения. У меня ведь был другой дом, у меня теперь был Андрей.
Тогда же и состоялось то памятное знакомство, хотя и Андрей плохо себя чувствовал, и мама.
— Ты как? — спрашивала я маму, ерзая на стуле. Не могла усидеть.
— Устала. Дома крутилась по хозяйству, то полы мыла, то гладила. Просто устала, — отвечала мама.
Я кивала, потому что именно такого ответа и ждала, клевала маму в щеку и убегала.
Андрей явно шел на поправку — я, как дочь врачей, это замечала, — но продолжал капризничать и вести себя как тяжелобольной человек.
Если честно, в какой-то момент я очень устала и начала раздражаться, срываться. Мне казалось, что его болезнь затянулась уже до неприличия и он уже должен был встать, что-то делать, а не лежать целыми днями с книжкой. Сорвалась я из-за мелочи, от накопленной усталости.
— Принеси мне чайку, — попросил Андрей. Я только что вернулась из школы и еле держалась на ногах.
— Мне бы кто чайку принес, — огрызнулась я.
Андрей посмотрел на меня, как обиженный ребенок.
— Мам, принеси мне чайку, пожалуйста, — закричал он из комнаты.
Я терпеть не могла эту привычку орать на всю квартиру. У меня дома такое было непозволительно. Если я кричала из комнаты, мама и папа делали вид, что не слышат.
— Подойди и скажи, что тебе нужно, — строго отчитывала меня мама.
У Андрея орали все. Перекрикивались друг с другом.
— Ты сам вполне в состоянии пойти на кухню и налить себе чай, — сказала я.
В комнату постучалась Надежда Михайловна.
— Держи, мой хороший. — Она подала сыну чашку.
Надо сказать, что мы с ней жили мирно. Она ко мне относилась ровно, без особой симпатии, но доброжелательно и спокойно. Надежда Михайловна была полностью зациклена на своем Котечке, который носил шейный платок и красил волосы.