Опять же на письмо, возможно, никто бы не среагировал, положил в ящик или спустил «вниз» и забыл, если бы оно не попало в руки именно Евгении Павловне. Та покрутила его в руках, не зная, как использовать. Нутром чувствовала, что дождалась, что вон оно, но доказательств не было — бабуля могла и наговорить на директрису, которая, как следовало из письма, «не давала спокойно учиться внуку — Алексею Сироткину, мальчику во всех отношениях талантливому и замечательному».
Евгения Павловна уже собиралась отложить письмо до лучших времен, но в последний момент остановилась. Фамилия Сироткин показалась ей очень знакомой. Уже через минуту она хищно улыбалась, предвкушая скорую расправу над Аделаидой.
Папа Алексея Сироткина, не то чтобы большой, но и не маленький чиновник из Внешторга, приходил к ней на прием с просьбой устроить сына в школу к Аделаиде. В середине года, по семейным, так сказать, обстоятельствам. Евгения Павловна посодействовала, после чего съездила отдохнуть в Болгарию по линии Торгпредства.
Но и это было не все. Та самая бабуля была женой известного профессора, доктора медицины, который, как поговаривали, лечил от изжоги и нормализовывал работу кишечного тракта работников ЦК и различных министерств. А Алексей Сироткин, соответственно, был внуком этого самого профессора.
Евгения Павловна положила письмо на стол и аккуратно его разгладила. Потом набрала рабочий номер папы Сироткина и попросила телефон бабули. После разговора с ней, доверительного и душевного, Евгения Павловна поняла, что может делать с Аделаидой все, что захочет. Бабушка Алексея Сироткина клокотала и обещала дойти до «самых верхов», если понадобится. Обещала написать в Министерство образования и заместителю министра, который, как заметила в скобках, как раз успешно прошел курс лечения у дедушки-профессора.
Аделаиду уволили не в один день, но в одну неделю. Причем по статье — за несоответствие занимаемой должности. К приказу было прикреплено несколько листков. Письмо бабушки, письмо от трудового коллектива школы и письмо от родительского комитета.
Евгения Павловна все сделала чисто. Она уничтожила Аделаиду не своими, а чужими руками. Как будто не имела к этому никакого отношения. От сознания этого месть показалась ей особенно сладкой.
Тут я должна внести ясность. Аделаида действительно брала взятки-подарки от родителей. Все это знали. Но никогда не переходила, что называется, край. Все было, так сказать, в рамках приличия — Новый год, День учителя. Ей дарили украшения, оплаченные поездки, билеты в театр… Деньгами она «не брала».
Алексей Сироткин, у которого я тоже вела русский и литературу, был ленивым, наглым хамом, совершенно неуправляемым юношей с ощущением вседозволенности. Вел он себя отвратительно, учился из рук вон плохо. Точнее, вообще не учился. Но привык, что ему рисовали четверки, чтобы не портить аттестат. Его интересовали только девочки и шмотки, которые отец привозил ему из-за границы. В классе его тоже тихо ненавидели, но не связывались, боялись. Был один друг-прихлебатель. Учителей Сироткин не уважал и считал людьми второго сорта, обслугой.
Аделаида его на дух не переносила. Во-первых, потому что в ее школу мальчика пристроила ОНА, а во-вторых, за дело. Его не за что было любить.
С Алексеем Сироткиным, который регулярно срывал уроки и отправлялся к директору, она вела долгие разговоры. Родителей она не вызывала — бабушка приходила сама. В тот же день. Врывалась в кабинет Анаконды и визгливо кричала, что ее внука третируют. Алексей в это время сидел с довольной наглой улыбочкой в приемной, но, когда выходила бабушка, устраивал спектакль — делал обиженное страдальческое лицо и чуть ли не плакал.
Родителей она не вызывала — бабушка приходила сама. В тот же день. Врывалась в кабинет Анаконды и визгливо кричала, что ее внука третируют. Алексей в это время сидел с довольной наглой улыбочкой в приемной, но, когда выходила бабушка, устраивал спектакль — делал обиженное страдальческое лицо и чуть ли не плакал.
Аделаида не сдавалась. Бабушка тоже.
В тот момент я даже зауважала Аделаиду. У Алексея явно были психические отклонения, или он щупал край — до какой степени простирается вседозволенность.
Однажды он принес мне на урок дохлую кошку и положил ее прямо на учительский стол. Я никогда не была брезгливой, положила веником трупик в совок и вынесла на помойку. Мне было наплевать, но у одной моей ученицы случилась истерика. Мне даже не нужно было спрашивать у класса, кто это сделал. Я отправила девочку к врачу и продолжала вести урок. Видела, как Алексей злился. У него даже губы подрагивали от обиды, что его злая, жестокая шутка не удалась.
На урок к Нелли Альбертовне перед этим он приносил дохлого голубя. И тогда все было, как он задумал. Нелли Альбертовна закричала, ту самую девочку, которая рыдала у меня в классе, вырвало прямо при всех на пол, завуч вызвала дворника, выясняла, кто виновник. Все сидели и молчали, урок был сорван. Алексей гадливо ухмылялся.
Аделаида сорвалась после того, как Сироткин поставил подножку Якову Матвеевичу. Он шел между рядами, как всегда, шаркал и тяжело дышал. Сироткин выставил ногу. Пожилой мужчина упал кульком. Никто не засмеялся. На весь класс ржал только Сироткин. Слава богу, у Якова Матвеевича не случился перелом шейки бедра, опасный в его возрасте. Просто сильный ушиб. Дети потом рассказывали, что Яков Матвеевич лежал на полу и извинялся — он так и не понял, что ему поставили подножку, думал, что упал сам, и очень переживал по этому поводу. А Сироткин хохотал в голос и не мог остановиться.
Аделаида говорила бабушке, что ее внука надо показать врачу-психиатру, что он опасен для других детей и взрослых, что не способен адекватно вести себя в коллективе. Бабушка покрывалась красными пятнами и орала, что ее внук — ласковый, добрый мальчик и ему просто все завидуют.
Тогда, после случая с Яковом Матвеевичем, Аделаида сказала бабуле, что до конца четверти Сироткин доучиться может, но потом, если его не заберут и не переведут в другую школу, она его отчислит. Бабуля ответила письмом в РОНО.
Да, она предлагала Аделаиде деньги. Та отказалась в резкой форме. Сказала, что у бабули денег не хватит. Видимо, это и было последней каплей.
Сейчас я могу понять чувства бабушки Сироткина. Она любила внука больше жизни и не видела его болезни. Не хотела замечать этих странностей, его жестокости. Она искренне считала, что ее внук — с такими генами — может быть только гением. В любви вообще многого не видишь. Да ничего не видишь.
— Я буду писать в РОНО, — грозно сказала бабушка Сироткина директрисе.
— Пишите куда хотите, — отмахнулась та.
Вот все и закрутилось. Бабушка нашла недовольных родителей — такие есть в любой школе, при любом директоре — и убедила их написать коллективную жалобу. Нелли Альбертовна говорила, что несколько подписей бабушка получила в обмен на «благодарности» разной денежной ценности.
Это меня не удивило. Потрясло другое. Письмо коллектива школы против Аделаиды. Кто его составил — я не знаю. Возможно, та же Евгения Павловна, а возможно, Нелли Альбертовна. Но под ним стояли подписи почти всех учителей школы.