Он с женой давно не живет. То есть живут вместе, но он ее не любит.
— Это он тебе сказал? Когда ты его на мой юбилей приглашала?
— Он ничего мне не говорил. Сказал, что постарается быть.
— Если ради этого ты весь этот балаган устроила, то не стоило и затевать, — заметила я. — Это не чаепитие в школе и не дискотека в классе при выключенном свете.
Лена пошла плакать в ванную. Она так и в школе делала. Чуть что — бежала рыдать в туалет и пить хлорированную воду из-под крана, чтобы успокоиться. От нее всегда хлоркой пахло, когда она отвечала у доски.
Пашка Куницын, да, был моим любимчиком. Я и не скрывала. Талантливый оболтус, ничего не делал, но умел меня рассмешить. Красивый парень. Ресницы как у девочки, длиннющие, тонкий нос, подбородок. Я смотрела на него и гадала, кто из него вырастет? Про всех могла сказать, а про него не могла. Слишком талантлив, многое дано от природы. Слишком разболтанный и самоуверенный, чтобы это использовать.
Да, я видела детей насквозь. Чувствовала их, как рентген. Особенно маленьких, когда они только переходили в старшую школу из начальной. Я видела, кто может предать, кто умеет дружить, кто «вещь в себе» и таким и останется. Знала, от кого ждать подвоха, кто станет трусом, кто лидером. Видела, чьи таланты станут пшиком, сдуются, как воздушный шар, а кто тихой сапой будет идти к цели.
Лена в Пашку Куницына — явного лидера — была влюблена класса с пятого. Пашка любил всех и никого. Себя любил. Он даже у доски занимался самолюбованием. Работал на публику. Лене он позволял себя любить, как и всем остальным. Единственное, от чего его бросало в дрожь, — равнодушие. Он немедленно становился этаким «шармером» — увлекал, завлекал, производил впечатление и бросал, добившись цели. Я удивлялась — неужели никто не видит, что этот мальчик одинок, заброшен? Я знала, что его мама долго была в разводе и только недавно снова вышла замуж, родила еще одного сына. Пашка боролся за лидерство, за любовь, за внимание. Ему этого очень не хватало, как будто всеобщее обожание посторонних людей — учителей, одноклассников — могло ему заменить любовь мамы или хоть как-то компенсировать ее отсутствие. У нас с ним были странные отношения. Я не поддавалась его обаянию, а он и не стремился заполучить меня в свои сети. У нас с ним был негласный договор. «Я все про тебя понимаю, так что не трать свои силы понапрасну. Ты хороший мальчик, мне тебя по-человечески жалко, но я не буду ставить тебе оценки за красивые глаза. Работай, трудись», — говорила я ему мысленно. «Я все понял», — отвечал он.
Нет, мне он нравился. Перед экзаменами, на Восьмое марта, на День учителя приходил с букетом, расточал комплименты, морочил мне голову, рассказывал анекдоты, байки. Я хохотала.
Пашка был из тех, кто умеет «найти подход». Я была за него спокойна — он пробился в жизни, как я и думала. Я знала, что он обо мне не вспомнит без особой надобности. Не было в нем привязанности к прошлому, к людям. Он жил настоящим и будущим, а я была для него совсем уж «прошедшим временем».
Я уверена, что Лене пришлось его уговаривать прийти на юбилей. Или ему просто было скучно.
«Неужели эта дура Лена до сих пор на что-то рассчитывает? — подумала я тогда. — Неужели не прошла у нее та детская влюбленность? Пашка ведь ее никогда не выделял. Так, подшучивал, приобнимал, мог в щечку чмокнуть — Ленка краснела и бежала в туалет пить воду.
Но все это было несерьезно».
Да, как выяснилось, Лена рассчитывала «пробудить воспоминания». Встреча одноклассников как встреча родственников. Вроде не виделись сто лет, а родные люди в каком-то смысле. И чем черт не шутит, может, и роман получится по старой, так сказать, памяти. Без лишних слов и экивоков — ведь знаем друг друга как облупленных.
Нет, Лена определенно нафантазировала себе страстную любовь, которой не страшны годы и которую она сохранила и сберегла. Смотрела на своего принца с животом, одышкой, лысиной и, судя по искреннему безразличию к Лене, импотенцией, как кошка, и все салатики подкладывала.
— Паш, скажи честно, что тебе нужно? Ты ведь не просто так сюда пришел салатики поесть, — спросила я его тихо, когда тот исполнил все положенные торжеству сценки — тосты, поцелуи рук, поздравления, заверения в любви.
— Я вас умоляю, Александра Ивановна, — драматично возмутился Пашка, — что мне может быть нужно? Только упасть вам в ноги и целовать.
— А конкретнее?
— Надо младшего моего сына поднатаскать по русскому. — Он вдруг стал серьезным.
Это его свойство — мимика лица, расслабление лицевых мышц — меня всегда потрясало. Он улыбался, а когда снимал с лица улыбку, становился жестким, холодным и страшно одиноким. И глаза — ледяные-ледяные. Жестокие. Даже я вздрагивала.
— Во сколько ты оцениваешь мой труд? — спросила я. На самом деле мне было все равно — за деньгами я никогда не гналась. Просто хотела его подзадорить, что ли. Поговорить на равных.
Пашка опять заулыбался.
— Я вас обожаю, Александра Ивановна. Вы — удивительная женщина. Ни маразм, ни Альцгеймер вам не грозят никогда! Вы — воплощение цинизма и здравого смысла! Договоримся. Бесценная вы наша!
Лена в этот момент пошла плакать в ванную. Мне даже стало ее жалко. Мечты в очередной раз рухнули. Пашка пришел ко мне с конкретной целью — нанять в качестве репетитора, а Лена просто попалась под руку. Вовремя позвонила.