— Без них было бы скучно, — вдруг улыбнулась она, — им нужна мама, а мама нужна школе.
— Они хорошие и умные, — сказала я.
— Да, я знаю, — уже по-другому заулыбалась Нелли Альбертовна, с благодарностью и внутренним счастьем. — Что с тобой? Ты себе места не находишь.
— Все в порядке, — я удивилась, поскольку считала, что мое «состояние» никому не заметно.
— Ты молодая и красивая, — сказала Нелли Альбертовна, — тебе муж нужен. Семья. А от этого тебе будет только больно.
— От чего «от этого»? — Мне захотелось расплакаться. Я не понимала, что со мной происходит. Вдруг покатились слезы. Они текли и никак не кончались.
— Сашенька, — Нелли Альбертовна подсела к столу и взяла меня за руку. Я не сопротивлялась, — Сашенька… ты совсем еще маленькая. Беззащитная и наивная. И очень добрая, хоть и хочешь казаться сильной и взрослой. Все будет хорошо, поверь мне.
— Не будет, — всхлипнула я, — объясните мне. Пожалуйста. Я же ни с кем даже поговорить не могу!
— Все очень просто, Сашенька. Так, как бывает в жизни. Жизнь все расставит по своим местам. Все образуется.
Нелли Альбертовна вздохнула. Я чувствовала, что она хотела мне что-то сказать, но передумала в последний момент. А я не настояла.
— Что ты тут сидишь в духоте? Иди проветрись, сходи куда-нибудь, — предложила она…
— Мне нужно… Вдруг Аделаида Степановна придет… — прохлюпала я.
— Она не придет, не волнуйся. В Крым уехала. А я тебя отпускаю. Иди.
Я в бессознательном состоянии встала, собрала вещи, промямлила «спасибо» и вышла из школы. И только около ворот до меня дошло — директриса в Крыму. Там же, где Андрей. И вряд ли это совпадение.
Я доехала до дома и только у подъезда села на лавочку. Сердце колотилось так, что меня тошнило, и ноги подкашивались, не держали. Тут же все встало на свои места — и его новые вещи, и поездки, и звонки из автоматов, когда он как будто оправдывался. Я стояла рядом с телефонной будкой и смотрела, как он говорит. И его внезапные «побеги» от меня, когда он вдруг подскакивал, целовал меня и говорил, что ему пора. И взгляды директрисы. И его поведение.
Я помню, что тогда думала об одном — он же моложе ее на много лет, зачем она ему? И не красавица совсем. Это не может быть правдой. Так ведь не бывает.
Он приехал соскучившийся, нервный, влюбленный. Привез сувенир — собачку, склеенную из ракушек, с оторванным ухом — ракушка отвалилась. Целовал, обнимал, что-то говорил. Я хотела сказать ему, что все знаю, но промолчала.
— Ты от меня отвыкла, — сказал он грустно.
У нас ничего не изменилось. Я изменилась, а он этого не видел. Он так же бегал звонить в автомат и просил у меня двушки. Я привычно доставала из кошелька мелочь. Только теперь я знала, кому он звонит. Я стала мнительной и подозрительной. Если Аделаида Степановна приходила в парадном костюме, значит, вечером она собиралась в театр на премьеру.
— Я вечером к маме поеду, — говорил, преданно глядя в глаза, Андрей.
Я привычно доставала из кошелька мелочь. Только теперь я знала, кому он звонит. Я стала мнительной и подозрительной. Если Аделаида Степановна приходила в парадном костюме, значит, вечером она собиралась в театр на премьеру.
— Я вечером к маме поеду, — говорил, преданно глядя в глаза, Андрей. Я кивала, делала вид, что верю, хотя знала, что он будет сопровождать директрису.
Почему я молчала? Почему? Почему вообще продолжала с ним встречаться, почему продолжала любить, а я его действительно полюбила — мужчину, живущего на деньги и в квартире женщины, от которой зависит полностью, с потрохами.
Да, про квартиру. Я до сих пор помню все до мелочей.
Зачем я туда пришла? И чего мне хотелось больше — побыть с ним или посмотреть, как живет она? И как он мог, как ПОСМЕЛ меня туда привести?
Он хозяйским жестом достал связку ключей и начал открывать дверь.
— А где Аделаида? — спросила я, борясь с желанием сбежать вниз по лестнице, но какая-то сила удерживала меня на месте. Любопытство? Женская ревность?
— Ты знаешь? — удивился Андрей.
— Знаю.
— Уехала на выездное совещание. Завтра вернется, — спокойно ответил он, хотя я ожидала, что он начнет что-то объяснять, придумывать, оправдываться.
В коридоре он снял ботинки, разбросав их в разные стороны, а я заметила, что все остальная обувь стоит ровненько, носочек к носочку.
Андрей швырнул сумку в кресло и побежал в туалет. Я села на пуфик в прихожей и слушала, как он смывает воду и моет руки.
— Ты чего здесь? — удивился он.
Меня трясло. Я вцепилась в сумочку и дрожала.
— Пойдем, я тебе экскурсию проведу. — Он потащил меня в квартиру.
— Ты так говоришь, будто это все твое, — заметила я.
Он не ответил, но я видела, что его задели мои слова.
Андрей привел меня в гостиную и пошел на кухню ставить чайник.
Я рассматривала обстановку. Меня вдруг накрыла злоба, душила зависть, я начала ненавидеть Аделаиду, Андрея и себя.
Квартира была шикарная. С роскошной старой мебелью — массивным обеденным столом, креслами с резными спинками и мягкой обивкой. Огромная люстра свисала прямо над серединой обеденного стола — такого я никогда раньше не видела. В углу стояло фортепиано — тоже старое и красивое. Скатерть на столе, картины на стене — все было очень необычное, невероятно внушительное, дорогое, совсем мне непонятное и непривычное. Мне стало невыносимо стыдно за свою убогую квартирку, где все было как у всех — стол около окна, диван перед телевизором, журнальный столик… Гордая, чистая нищета. Нет, не нищета — сдержанность, граничащая с аскетизмом. Только папин кабинет — закуточек, отгороженный шкафом, был нашей с мамой гордостью. Даже не он, а папины книги, расставленные на самодельных роскошных разноярусных полках — подарок одного папиного пациента-краснодеревщика.
А еще мне стало обидно за папу и маму. Они, замечательные врачи, никогда и не мечтали жить в такой роскоши. А Аделаида — директриса школы, за что ей такое? Это была детская злоба, зависть и поиск справедливости, которой никогда не бывает в жизни.
Андрей поставил на стол чашки — фарфоровые, тонюсенькие, невероятно красивые.