— Надеюсь. Во всяком случае, найдите возможность связи за шесть часов до. Если у нас не получится — вам придется прекратить выполнение задания и скрыться.
— Очень не хотелось бы.
— Нам тоже. Немедленно начинаем работать над вариантом. Что вам нужно сейчас?
— Михаил может говорить?
— Он в отсутствии. Как только появится, свяжется с вами.
— Тогда ничего. Конец связи.
Наконец-то можно хоть немного подремать…
8
(7 часов до)
Проснулся он, когда было уже совсем светло, и испуганно рывком сел на полке, тут же соскользнул на водительское сиденье: подумал, что заспался. Но уже через несколько секунд почувствовал, как им овладевает спокойствие: Леста еще спала, машины стояли точно так же, как вчера, или, вернее, сегодня ночью остановились, и в кабинах их не было заметно никакого движения. Правда, кто-то возился в отдалении, на площадке, которую они миновали ночью и где все еще стояли посторонние машины — за это время их, кстати, не прибавилось, и двигавшийся там субъект всего-навсего пытался разжечь походный примус. Вдалеке, на шоссе, тоже не замечалось ничего, что говорило бы об опасности; за несколько минут проехали всего лишь две машины — легковые, не вызывавшие подозрений. Пока, следовательно, все было — слава Богу.
Успокоившись, Милов вылез из кабины, стараясь двигаться как можно тише, чтобы не потревожить своих попутчиков раньше времени. Отошел к краю стоянки, сделал несколько упражнений, чтобы размяться, почувствовать себя в форме. Следовало воспользоваться свободным временем, чтобы наилучшим образом подготовиться к предстоящему дню, который наверняка окажется не самым легким.
Он вернулся к машине, протер, чтобы завершить утренний туалет, лицо и руки душистой салфеткой; устроившись в кабине поудобнее, после недолгого колебания, вызванного высокими этическими соображениями, запустил руку в сумку, до недавнего времени принадлежавшую старшине конвоя, и нашарил там прежде всего пакетик с едой, запасенной технетом в рейс. Пара ломтей хлеба, намазанных каким-то подозрительным жиром, два желтоватых огурца — вот и все, чем располагал он для подкрепления сил. Не густо; но это была нормальная технетская вечерняя порция, а другой еды тут достать и негде. Голод — не тетка, и хлеб с жиром исчез быстро, наперегонки с огурцами; была бы хоть соль, но соли, видимо, технетам не полагалось. Пришлось примириться. Половину обнаруженного он честно отложил — для Лесты, отрад же, как полагал он, привык заботиться о себе сам — во всяком случае, должен был привыкнуть.
Милов наверняка съел бы и еще столько, и все равно в животе оставалось бы свободное место; однако приходилось считаться с фактами — с упрямой, как известно, вещью. Он снова спустился на по-утреннему прохладную травку, зевнул, потом медленно обошел вокруг машины, постучал башмаком по скатам — подкачивать их не требовалось, — проверил, хорошо ли заперты двери прицепа, затем достал из кабины тряпку и протер номера; все это — не торопясь, серьезно, тщательно.
Проделав все эти, скорее всего, ритуальные действия, вернулся в кабину, легким прикосновением пробудил Лесту, перед тем позволив себе лишь краткие секунды полюбоваться ею — безмятежно спящей, впервые, наверное, за долгий срок чувствовавшую себя надежно защищенной, — хотя никто не мог сказать, насколько же действенной была эта защита в действительности. Леста пришла в себя сразу, совсем по-детски улыбнулась — даже не Милову, скорее всего, но просто солнечному утру, чистому воздуху, пусть и быстропреходящей, но все же безмятежности жизни… Милов оставил ей салфетки и пошел поднимать отряд на ноги. Хотелось ему также проверить, насколько серьезно организовал командир самолета, — а теперь уже скорее отряда — охрану конвоя от возможных (хотя и не состоявшихся ночью) неожиданностей. Сейчас, от своей машины, Милов никакой охраны не видел, хотя и всматривался внимательно; и оттого не на шутку разозлился, весьма четко представляя себе, что случилось бы, обнаружь их здесь неизбежные преследователи спящими. Картинки возникали одна другой выразительнее, и оставалось только покрепче сжимать кулаки.
Он не успел додумать до конца, что произошло бы в наихудшем варианте, потому что откуда-то сверху, из густой листвы, просигналила, как бы требуя внимания, какая-то голосистая птица; насколько можно было судить, опираясь на память, — таких птиц здесь отродясь не водилось, были они типичны скорее для противоположного полушария. Тем не менее такая птица прокричала заливисто — и туг же ей откликнулась другая… Милов переключился на аналитическое восприятие окружающего мира и краем глаза увидел, как выскальзывали из кабин и прицепов и растворялись в траве быстрые фигуры в маскировочных комбинезонах — с оружием в руках, если только зрение не подводило Милова. И одновременно он увидел въезжающий на стоянку прекрасный, хотя и слегка запылившийся в дороге «мерседес», из открытого окошка которого кто-то махал рукой, и, похоже, жест этот относился именно к Милову.
Мерседес остановился, правая передняя и обе задние дверцы его одновременно распахнулись, четыре человека вышли и все вместе направились к машинам конвоя. И первым из них был Орланз — тут уж никакой ошибки быть не могло.