И действительно, ему удалось нащупать нечто вроде поручня — за него следовало держаться правой рукой, смещаясь вниз. Он снова перевернулся на живот и медленно пополз. Теперь ноги висели в воздухе целиком; он согнул их в коленях и ступнями нащупал потолок или как еще было его назвать. Еще несколько движений — и стало наконец возможным выгнуться в поясе, а следующим усилием — нащупать здоровой ногой верхнюю ступеньку — начало скобтрапа, уводившего вниз по отвесной вогнутой стене. Значит, где-то по соседству должны быть и направляющие…
Милов отыскал и направляющие. Все было на своих местах, за исключением украденного. Но уж что с воза упало… И главным из украденного была вовсе не облицовка и не трап. Основная Начинка исчезла. К счастью. Потому что, будь она здесь, в лес и вовсе войти было бы нельзя, тут одних минных полей хватило бы на небольшую войну…
«Что же — поползем вниз? Не надо торопиться, — остановил он сам себя. — Подумаем: если они все-таки обнаружат лаз, что помещает им проверить — не скрывается ли кто-нибудь под этим самым бугорком? Они наверняка захотят убедиться… И, безусловно, найдут трап не менее успешно, чем это удалось мне. И кто-нибудь полезет вниз. Или просто швырнет сверху связку гранат — и прощай, Макар, ноги озябли. Надо, чтобы этого не произошло. С трапом ничего не поделать, он так и останется на своем месте: скобы намертво вцементированы в стенку Колодца. Однако хозяйство это — не из тех, на которых красуется вывеска с приятной надписью: «Добро пожаловать!» Наоборот. И оно обязательно должно иметь какую-то крышку, заслонку, что ли, — иначе шахта и то, чему полагалось в ней быть, оказалась бы открытой для всех стихий, да и не только для них.
Нет, не крышка всей позиции — та самая, что выгладит снаружи безобидным бугорком с такой трогательной елочкой; нет, эта крышка могла сдвигаться только мотором. А легкая заслонка, с которой справлялся один человек…»
Стоя на скобе, опираясь, по сути, на одну работоспособную ногу (вторая давала о себе знать все более ощутимо, но пока что он старался к ней не прислушиваться) и придерживаясь левой рукой за верхнюю скобу, Милов правой принялся шарить вокруг.
Тщетно. Потом хмыкнул, вспомнив, что в сумке у него благополучно лежит фонарь. «Совсем растерялся, мальчик, — стыдно, стыдно!» Достал. Зажег, и сразу все стало ясным. Заслонка, восстанавливавшая герметичность колодца, находилась сбоку, и именно к ней был приварен поручень, за который Милов держался, начиная спуск. Поручнем этим и следовало орудовать, чтобы повернуть толстую заслонку на шарнирах и перекрыть вход.
Поднявшись на две скобы, он ухватился за выгнутую металлическую трубу, горячо надеясь, что шарниры не приржавели. Но, видимо, тут не тот металл был, чтобы ржавчина могла хоть когда-нибудь за него зацепиться.
Да, в принципе это было очень надежное место, такое, в каком можно просидеть, пока наверху все не успокоится совершенно, и власти приграничного района почтут все мыслимые меры принятыми, а положение благополучным и не вызывающим ровно никаких опасений. Плохо только, что успокаиваться все будет, надо полагать, достаточно долго, а дело, из-за которого он тут оказался, должно делаться в темпе.
Милов медленно спускался. Луч фонаря, направленный теперь вниз, вытаскивал из тьмы одну скобу за другой, и начинало уже казаться, что пути этому не будет конца, что бетонный цилиндр ведет в самую преисподнюю, к центру Земли, никак не ближе. Ми-лову стало серьезно представляться, что спуск наверняка продолжается целые часы, если не сутки, что от поверхности земли с ее небесами, деревьями, птичьим гамом и чистым воздухом его отделяют очень многие километры. Об этом, похоже, свидетельствовал и воздух — он становился все более тяжелым, и в нем возник и все усиливался тяжелый смрад, о котором пока было понятно лишь, что он был отвратительным. Мертвым. «Жаль, — подумал Милов, — если бы не вонь и запустение, если бы то хозяйство оставалось здесь, насколько все оказалось бы легче, проще, результативнее… Но думать об этом означало — мечтать о несбыточном».
Еще скоба открылась внизу и еще одна… Руки успели основательно устать, но еще хуже приходилось ногам — и той, которая в основном принимала на себя тяжесть его тела и сумки, и второй, болевшей все более бесстыдно. Но все же когда-то дорога эта должна была кончиться; надежда на ее благополучное завершение оставалась сейчас единственным, что еще позволяло Милову владеть собой.
И наконец в каком-то из будущих столетий он увидел внизу вместо очередной железной загогулины серое в свете фонарика дно. Не удержавшись — на последней скобе нога проскользнула, — он не то неудачно спрыгнул, не то просто упал, но, к счастью, падать было уже, по сути дела, некуда.
3
(69 часов до)
Серые стены окружали его, под ногами был серый пол — все было серым, потому что единственным, что попадало сюда во все последние годы, была пыль; веселая жизнь пошла, устало подумал он, медленно обводя световым конусом помещение, во владение которым вступил. Вступил, потому что не было никого, кто захотел бы оспаривать у него это право.