Сам не зная почему, Ясь спросил:
— Как там Лесень?
— Умер, — спокойно ответил Борута.
— А Гинка?
— В отряде.
— Понятно… — сказал Ясь и вздохнул.
Серенький тревожный день переползал в такой же смутный вечер. Не спеша темнело. Дождь вдруг усилился.
— Идем к Шульцу, — предложил Ясь. — Разживемся провизией.
Шульц всегда оказывал на Ярослава успокаивающее действие.
— Нет времени на Шульца. Докуривай и бежим на общий сборный…
Борута не договорил — издали послышалась стрельба.
— Сдуру? — Ясь прислушался.
Борута взял его за руку повыше локтя.
— Погоди…
Нет, стреляли не сдуру. Два или три пистолета — пах-х! пах-х! — огрызались редко, экономно, с расчетом. И после каждого укуса принимался визжать и захлебываться автомат.
— Туда! — Борута кивнул в сторону переулка, откуда доносилась стрельба.
Ясь вытащил револьвер. Одно гнездо в барабане было пустым. Борута, ласково улыбаясь, обнажил потаенный шмайсер и лязгнул при этом почти сладострастно. Они помчались со всех ног. Мимо прыгали окна, цветочные горшки, тумбы с бессмысленными афишами, между стен бестолково носилось эхо. Затем впереди показались почти игрушечные темные фигурки — ожившие оловянные солдатики. Они перебегали от стены к стене, орали и поливали улицу очередями. Ясю вдруг показалось, что они кривляются.
Красивое лицо Боруты застыло, в глазах появилась та сосредоточенная обращенность куда-то внутрь собственной души, какая свойственна беременным женщинам. Он аккуратно повернул висящий на шее автомат дулом вперед и лаконичной очередью скосил двух или трех немцев. Тотчас из подворотни выскочил, как чертик из коробки, какой-то человек в развевающемся плаще и шляпе, выставил вперед руку и испустил злорадное «пах-х!», после чего опять скрылся.
Ясь подбежал ближе. Вскоре он заметил еще одного стрелявшего — тот был в выпачканном пиджаке. Он отчаянно махал рукой, указывая на перекресток. Ясь побежал к перекрестку. Там уже шел бой.
Стреляли из разных подворотен, из окон, из-за угла и из-за тумбы. Кто-нибудь вдруг выпрыгивал на середину улицы, производил выстрел или два и отскакивал, и тотчас стены и окна взрывались лаем. Ясь метнулся в темную, сыроватую подворотню, где кто-то уже воспаленно дышал.
— Патроны есть? — жадно спросил Кто-то.
— Пять, — ответил Ясь.
— Вас много?
— Двое.
— Вас много?
— Двое. У второго шмайсер.
— Мало. — Кто-то сплюнул и замолчал.
Из-за афишной тумбы, словно вырастая из ноги в черном чулке, мелькающей среди порханья розовых и белых кружев, высунулось мужское лицо с оскаленными зубами. Дом напротив взвыл сразу несколькими очередями. Пули — шлеп-шлеп-шлеп — влетели в кафешантанную ногу, расцветив чулок мушками. Из-за тумбы неслышно выстрелили — и вдруг из окна, выламывая стекло, выпал черный куль. Он обвалился на мостовую, выкинув в сторону длинную руку, а сверху на него осыпались тусклые осколки.
— У них тут опорный пункт, — закричал Кто-то на ухо Ярославу.
— Много их там? — крикнул Ясь.
— Сам черт не разберет… Вон, видишь? Пристрели его!
Ясь увидел темную фигуру, быстро и осторожно передвигающуюся вдоль стены. Невидимый товарищ Яся шумно дышал за спиной и переминался с ноги на ногу. Ясь прицелился. Немец вдруг как будто приблизился, увеличился в размерах и застыл на месте. Ясь аккуратно нажал спусковой крючок. Немец и вовсе замер, потом зачем-то сел и заснул. Ясь именно так о нем и подумал — «заснул», словно о рыбе.
Они перестреливались до темноты. Потом немцы куда-то делись. Осторожничая, люди в плащах и пиджаках подобрались к дому. Там действительно никого больше не было.
В доме обнаружились десяток убитых немцев, рассеянных по всем этажам, и один тяжелораненный, шевеливший, как краб, окровавленными клешнями прямо у парадного, под лестницей. Были найдены два автомата, четыре коробки с патронами, пять пистолетов.
В квартире первого этажа, в ящике под столом, имелись шесть банок тушенки, мятая пачка папирос, испачканных в машинном масле, полбутылки спирта и горсть ломаных сухарей. На столе валялись замусоленные игральные карты и огрызок карандаша. Этим карандашом кто-то пририсовал дамам огромные обнаженные бюсты, а королям и валетам — усы, бакенбарды, ордена и геройские члены. Брезгливо морщась, Борута смахнул карты на пол.
В доме было оборудовано несколько огневых точек. Наличествовал также телефон, и человек, взявший на себя обязанности командира небольшого отряда, принялся рвать пальцем диск и кричать в трубку:
— Рыжий? Это Водовоз! А? А у тебя? Нет, небольшие. Слушай, а как Лесник? Где? Почему Отченашек? А разве аэродром… Как? Нет, ты что, с ума сошел? Кого я пошлю? Нас тут всего два десятка… Когда?..
Ярослав неожиданно заснул.
Когда он проснулся, была уже ночь. В углу комнаты коптил фитилек, свешивающийся из бутыли со спиртом. Прямо на стене был нарисован весьма приблизительный план Варшавы, и человек, назвавший себя Водовозом, щурил на него воспаленные глаза. Время от времени вопил телефон. Народу в комнате существенно прибавилось. Страдая от голода, Ясь нашел и съел полурастоптанный сухарь.
Кругом ходили, переговаривались, курили. Водовоз прижимал к уху трубку телефонного аппарата и слушал, постепенно выпучивая глаза. Нижняя губа у него отвисла, голодные зубы обнажились, усы медленно шевелились, как приклеенные. Потом он рявкнул: «Понял тебя!» и резко опустил трубку на рычаги. Все разом устремили взгляд на Водовоза, а тот бросил коротко: «Главпочтамт!», и все начали собираться. Ясь поискал Боруту, но тот куда-то исчез.