— Отнюдь! — вскричал Маркабрюн и подергал себя за косу. — Говоря о том, что я желаю уравнять наше оружие, я говорил лишь о различиях в способе думать и увязывать понятия, свойственных мужчинам и женщинам, но никак не о количестве или силе присущего им ума. Никто не назовет равным поединок, при котором один противник вооружен копьем, а другой — мечом. И хотя каждое оружие имеет свои преимущества и недостатки, честный бой ведется только на мечах, либо только на копьях, либо сперва на копьях, потом на мечах.
Сочтя это объяснение приемлемым, виконтесса кивнула и дала знак к началу поединка.
Дама Элиссана вышла вперед и начала:
— Я назову вас виновным, Маркабрюн, согрешившим против великой весенней силы Любви, ибо вы, не задумываясь, отвергли любовь весьма юной и достойной девушки и тем самым нанесли оскорбление всем женщинам.
Маркабрюн смиренно сложил руки, подражая той позе, в какой девушка-служанка обыкновенно стоит перед госпожой, и сделал это так похоже, что зрители опять взвыли от смеха. Чуть приклонив голову, трубадур отвечал:
— Ежели некая девица не показалась мне такой уж юной, прекрасной и достойной, но, напротив, увиделась мне как пустоголовая и развратная, то отсюда еще не следует оскорбления всем женщинам вообще.
— Но разве Любовь не возвышает любую, даже и не вполне благородную натуру? Разве не преисполняет она высшими достоинствами всякого влюбленного?
— Истинно так, моя дама, однако позвольте задать вам встречный вопрос: о какой любви вы говорите все это время? О подлинной, о возвышенной любви, являющейся подобием и отблеском Божественной Любви, — той, что побудила Господа отдать за нас жизнь? Или о нищенке, что вырядилась в краденые одежды, но не вымыла ни шеи, ни рук, ни ног своих и не озаботилась вывести насекомых из своих грязных волос?
— Моя служанка — не нищенка! — побледнела от гнева дама Элиссана. — И у нее нет насекомых в волосах…
— Я говорю не о служанке, госпожа моя, я говорю о любви — любви ложной, фальшивой, падшей, — о любви, которая только притворяется любовью, — возразил Маркабрюн.
Виконтесса дважды ударила посохом в знак того, что желает задать вопрос. Дискутирующие тотчас замолчали и повернулись к судье.
— Я хочу, чтобы Маркабрюн объяснил нам, каким это образом, взяв на себя роль судии, он берется определить: где истинная любовь, а где ложная?
Маркабрюн немного помолчал, кокетливо теребя косу, а затем протянул:
— Вы меня, право, смуща-аете…
И потупился.
— Я хочу, чтобы Маркабрюн объяснил нам, каким это образом, взяв на себя роль судии, он берется определить: где истинная любовь, а где ложная?
Маркабрюн немного помолчал, кокетливо теребя косу, а затем протянул:
— Вы меня, право, смуща-аете…
И потупился.
Новый взрыв хохота встретил эту выходку. Дама Элиссана прикусила губу.
Судья прикрикнула на Маркабрюна:
— Я велела вам отвечать!
— Хорошо, — сказал Маркабрюн со вздохом. — Любовь истинная всегда зарождается в душе и тянется к душе подруги или друга. Ложная любовь всегда обитает только в теле и при зарождении не одна душа влечется к другой, но один детородный орган — к другому.
— А вы считаете, что взаимное влечение вышесказанных органов — нечто недопустимое и противное человеческому и божественному установлению? — смело спросила дама Элиссана.
Гуго Лузиньян одобрительно захохотал, подбадривая супругу.
— Отчего же, — согласился и Маркабрюн, — вполне достойное дело… Однако оно должно быть не началом, но венцом любви. Я назову падшей любовью такую, которая стремится сразу к этому венцу — воровским путем, минуя душу.
— Однако душа не есть орган любви, — еще более смело возразила дама Элиссана, — и дети не родятся от одной только взаимной душевной склонности. Скажу вам более — ежели вам это до сих пор не известно — и поцелуев для деторождения тоже мало. А между тем дети — истинная цель любви, заповеданная человекам от Самого Господа!
— Да полноте! — развязно сказал Маркабрюн. — Неужто вам самой, госпожа моя, не были бы противны объятия человека, к которому вы не испытываете ни малейшей душевной склонности?
— Благодарение Богу, это не так! — горячо сказала дама Элиссана. — Ибо я люблю своего мужа и нахожу в его объятиях величайшее наслаждение!
Маркабрюн поклонился ей, махнув косой, и произнес:
— Предположим, однако, госпожа моя, что некто, никак не затронувший вашу душу, вдруг начнет добиваться ваших объятий. Будет ли он вам столь уж желанен?
— Никак не возьму в толк, о чем вы говорите, Маркабрюн. Для душевных склонностей существуют особые, духовные наслаждения: музыка, цветы, месса. Объятия же предназначены исключительно для наслаждений плоти.
— Вовсе нет! — возразил Маркабрюн с улыбкой: он видел, что выигрывает. — Хотя душа в конце концов и отделяется от тела, Господь сотворил нас таким образом, что здесь, на земле, и в Судный День душа и тело соединены и слиты. Поэтому всякое оскорбление души есть одновременно с тем и поношение нашему телу.
Дама Элиссана тоже понимала, что ее аргументы исчерпаны. Гасконец, несомненно, побеждал. И потому молвила с насмешкой:
— Для человека, который вместо «кипяток» говорит «окроп», а вместо «свиток» — «руля», вы недурно рассуждаете…