* * *
Все произошло как-то очень быстро. Жизнь изменилась мгновенно, сделалась зыбкой, неопределенной.
Жизнь изменилась мгновенно, сделалась зыбкой, неопределенной. Именно неопределенность поначалу позволяла обманываться насчет того, что скоро все это безобразие закончится и снова наступит прежнее приволье. Но становилось все хуже и хуже. Начались обстрелы. С юго-западных окраин непрерывно грохотали орудия. До сих пор никто из знакомых Ясю людей никак не пострадал от войны — не был убит или ранен и не лишился дома — однако сама война доставляла множество неудобств. Никто не ждал от Ярослава эффектных подвигов. Вместо этого мама каждый день отправляла его за продуктами, и Ясь всякий раз с тоской и ужасом погружался в многочасовое стояние в очереди.
Каждая очередь, как он заметил, имела свое лицо, всегда ярко выраженное, как маска клоуна. Не раз, особенно поначалу, случалось ему оказаться в очереди-патриотке. Тогда вокруг превозносили польскую армию, наперебой сыпали цифрами, щеголяли осведомленностью насчет того, где сейчас Гитлер и где такие-то и такие-то польские генералы и что у них на уме.
— Между прочим, вчера Гитлер лично прибыл под Варшаву.
— Будь он проклят!
— Совершенно с вами согласен, пан.
— Вы уверены, что он здесь?
— А почему, как вы думаете, сегодня так бомбили? Лично его распоряжение!
— На что он рассчитывает, этот кровопийца? Неужели он действительно предполагает взять город?
— Он скорее сотрет Варшаву с лица земли, чем увидит ее побежденной! Таково мое мнение, пан!
Ясь соглашался всей душою. Стоять в очереди-патриотке было волнительно и сладостно, почти как бежать в атаку, и Ясь приносил домой кулек пшена или гречки с таким чувством, словно вернулся с боевых позиций. Пока мама варила кашу, он расхаживал по кухне и добросовестно пересказывал услышанное. Намекал также, что сведения получил «от одного офицера», с которым «разговорился случайно». Так казалось весомее.
Но чем дольше Варшава находилась в осаде, тем чаще стали попадаться очереди-трусихи. В таких задавали тон женщины средних лет с кислыми лицами и ухватками лавочниц. Каждая из них представляла собою ослабленную версию тетки Тенардье, описанной Виктором Гюго в «Мизераблях» и определенной им как «жеманный людоед».
Эти были осведомлены о происходящем по-своему.
— А вы знаете, что существует секретная директива самого Гитлера уничтожить население Варшавы особым ядом, а когда мы все умрем, отдать город русским?
— Что вы говорите!
— Чистая правда! Об этом все сказано в пакте Молотова-Риббентропа. Нас предали, а мы тут еще церемонимся!
— Ах, матка боз-з… — шипела, тряся щеками, соседка Ярослава, и он ежился, когда ее вздохи обдавали ему шею. — Совсем ведь мальчик, ему-то за что…
Осознав, что жалеют его, Ясь ощутил осатанение во всем теле. Но вдруг, к великой его радости, начался обстрел. Очередь заметно поредела. Однако лавочницы, как ни надеялся Ясь, никуда не сбежали. Упорные, бесстрашные, они даже Гитлеру не позволили бы вклиниться между собою и своим добром.
Чем дольше шла война, тем чаще встречались очереди-паникерши. Эти бесконечные очереди съедали у Ярослава весь день. Отправлять маму часами стоять среди ядовитых, разъедающих сплетен и всеобщего остервенения было немыслимо. Отец больше недели уже не появлялся дома — был занят делом: стрелял в немцев. Словом, забота о продовольствии целиком и полностью легла на плечи Ярослава.
Девятнадцатого сентября не стало водопроводной воды.
Утром, когда Ясь хотел умыться и поскрести бритвой почти несуществующие усы, кран ответил одинокой каплей. Ясь засунул в кран палец, повертел им, покрутил вентиль, потом плюнул и сказал маме:
— Черт знает что! Теперь воды уже нет. Ни побриться толком, ни кофе сварить…
Мама дала ему бидончик и сказала, чтобы он спросил воды у соседей — вдруг у кого-то найдется. Однако воды ни у кого не оказалось. Соседка с первого этажа уже знала, что поврежден водопровод, и теперь гражданам Варшавы осталось одно: погибнуть от жажды. «Гитлер попал бомбой прямо в главную трубу».
Ясь бросил бидончик в прихожей и ужасно выругался. Мама выглянула из кухни.
— Что? — спросила мама.
— Вода только в Висле, — сообщил Ясь.
— Я сварила кофе, — сказала мама. — В чайнике еще оставалось… А вечером вместе сходим на Вислу. Я тебе помогу.
Подкрепив силы, Ясь отправился в очередь.
— У вас тоже воду отключили?
— Воды нет во всей Варшаве. Уже известно.
— Будем, как в старину, брать из Вислы. Лишь бы только хуже не стало.
— А вам известно, что в Висле вся вода уже отравлена? Рыба плывет кверху брюхом…
— Сами вы, пани, извините, плаваете кверху брюхом!
— Хотите сказать, из Вислы можно брать воду? Если у вас есть дети, значит, вам их не жалко!
— Много вы знаете! Висла полна трупов. В ней со вчерашнего дня течет не вода, а кровь. Я сама видела.
— Матка Боз-з-зка… — зудела старуха в черном платке.
— А вы слышали, что по Иерусалимским аллеям вчера ночью из Варшавы ушли все крысы?
— Да, крысы — они чуют заранее. Не то что люди.
— Крысы шли огромной волной, а впереди несли на спинах крысиного короля.
— Крысиного короля?
— А вы не знаете? Такая крыса нарождается раз в сто лет, у нее два или три сросшихся туловища и всегда три головы… Она сама ходить не может, ее всегда носят на спинах…