Ясь пил чай того бледного, чахлого оттенка, который покойная бабушка Юлиана аттестовала не иначе, как «писи сиротки Хаси». Что-то в интонации маминого голоса заставило Яся отставить чашку.
Мама замолчала.
— Мама, — напомнил Ясь, — ты о чем-то думала…
— Да, — подхватила мама, — об этих фарфоровых… о пастушках. Которые у нас в гостиной.
Ясю никогда прежде не доводилось размышлять о фарфоровых фигурках. Еще об обеденном столе думать или о комоде!.. Он так и сказал маме, все еще недоумевая.
— Может быть, их продать? — предложила мама с деланно-залихватским видом.
В голове Яся сама собою немедленно нарисовалась ужасная картина:
дощатые закопченные сараи, руины безымянного железнодорожного строения, разрушенного при штурме немцами Варшавы, заплеванная и пыльная трава полынь, грязный пустырь — все это где-нибудь за Жолибожем, где велась бойкая торговля съестным и «мануфактурой» (это торжище носило многозначительное наименование «Перехват»).
Представились завсегдатаи Перехвата — серые с лица мужчины неопределенных лет, с гнилыми зубами, в костюмчиках, жмущих под мышками; хищные бабищи, источающие дух свежей водки, с громким смехом и холодными, прощупывающими глазами; истощенные костлявые подростки обоего пола, более голодные и опасные, чем бродячие псы. Из рук в руки кочуют деньги, крупа, золотишко, барахлишко, ведутся таинственные разговоры, шлюхи безразлично демонстрируют тощие коленки.
А посреди всего этого — мама, беспомощно прижимающая к груди фарфоровых пастушков…
— Мама, — сказал Ясь, — ты меня извини, конечно, но затея дурацкая. Если не сказать хуже.
Но мама оказалась не так уж проста.
— Я уже договорилась — через пани Ирену. Она нашла покупателя, говорит — вполне надежный. Предлагает триста злотых. Вообще говорит — «до тысячи, в зависимости от состояния». Торговец антикваром, пани Ирена уже имела с ним дело. Справедливый. Может быть, даст и больше. Все зависит от ценности.
— Ладно, — сказал Ясь, помолчав. — Куда идти?
Мама все объяснила. Встреча назначена сегодня на шесть часов вечера, Иерусалимские аллеи, угол бара… Забыла! Там еще колесо светится по вечерам над входом.
— Понятно, — сказал Ясь.
— Там он и будет ждать. Зовут — Вацлав. Среднего роста, в сером костюме. Не опоздай, у него очень мало времени.
И подала ему фарфоровые фигурки, заранее завернутые в платок. Ясь набросил пиджак, сунул их в карман. Ему вдруг стало смертельно жаль пастушка и пастушку. Никогда прежде о них не думал, стояли себе и стояли… Просто они были всегда, еще до рождения Ярослава. Смешные, ненужные, хрупкие.
«Вся жизнь наперекосяк, — подумал он сердито. — Пол-Варшавы разворотили, везде немецкие морды, в гимназии изучают токарный станок и немецкий язык, а я о каких-то пошлых…» Но сердитые мысли не помогали, на душе все равно было тягостно.
Мама, конечно, права. Заработанного не хватает, украденное выручает плохо.
Ясь плюнул и решительно зашагал к бару с колесом.
Вацлав — если только его действительно так звали — ждал. Все, как описано: серый костюм, средний рост. Выражение лица насмешливо-выжидательное: «Ну, мальчик, поглядим-поглядим, что такого ты мне принес…»
— Вы — Вацлав? — спросил Ясь, хотя и так было ясно. Вацлава можно было сажать в тюрьму за спекуляцию на основании одной только его ухмылки.
— Принес? — осведомился Вацлав, не тратя драгоценного времени на формальности. — Показывай… — И, видя, что Ярослав полез в карман, досадливо сморщился: — Погоди ты, не здесь же…
Они отошли во двор, и тут Ясь окончательно понял, что дело плохо: у заднего входа в бар, где валялись пустые ящики, сидели еще двое и весело глядели на Ярослава.
— Давай, — сказал Вацлав.
Сумрачно поглядев на двоих у ящиков, Ясь все же вынул фигурки, развернул платок. Вацлав пощелкал ногтем по пастушке.
— Фаянс, — бросил он пренебрежительно. — Двести еще дать могу…
— Давай двести, — хмуро сказал Ясь.
Вацлав забрал фигурки и принялся шарить во внутреннем кармане пиджака. Затем вдруг развернулся и резко ударил Ярослава в переносицу. Тотчас же те двое оказались рядом. Ясь упал. Несколько раз обжигающе ударили по спине, безошибочно попав по почкам, напоследок пнули в затылок и ушли, быстро и нагло стуча ботинками.
Ясь приподнялся, сражаясь с мутью в глазах. В воздухе плавали жирные червяки. Раскорячивая ноги и сильно шатаясь, он добрался до подворотни, выглянул — трое шли по Иерусалимским аллеям, не особенно даже торопясь, затем свернули в переулок.
Ясь затряс головой, как пес, и тут его вырвало.
— Ах ты, черт! — сказал он, хватаясь за стену.
На заднем крыльце показалась тетка в нечистом белом халате. Она несла ведро с какими-то отходами. Ногой она с грохотом отодвинула в сторону ящики и тут заметила Яся.
— А ты что тут делаешь? — закричала она сипло. — Ты что, блевать сюда явился, пьяная рожа? Иди, иди!.. Гляди-ка, еще чтоб немцы тебя не забрали! Бездельник! Я живо полицию позову!.. А мне потом убирать тут… за всякой сволочью… Давай, давай отсюда!..
Ясь слабо махнул рукой и выбрался на улицу. Голова еще гудела. До переулка он доковылял сравнительно быстро. Один из бивших Ярослава стоял в подъезде двухэтажного кирпичного дома, выкрашенного желтой краской, и беспечно курил. В окне виднелась вывеска: «Столярная мастерская». Ясь подождал, пока тот скроется за дверью, и засел в кустах напротив мастерской. Ждал, а заодно отлеживался. Резкая боль отступила, потом прекратилось и гудение в голове.