И вдруг весь колодец озарился теплым золотистым светом. С громом распахнулись где-то в необозримой вышине алые крылья; свистнув, протянулось вверх гладкое змеиное тело, сверкающее пламенными отблесками; золотые кудри, развеваясь и осыпая стоящего внизу Рюделя лепестками роз, взметнулись в воздух — и вот уже прекрасная женщина улыбается Рюделю далеко, далеко над его головой, в синем небе.
— Молись за Мелюзину, Джауфре! — зазвенело со всех сторон, и замшелый сруб покрылся светящимися каплями воды. — Молись и за себя самого!
Змеиный хвост закачался у самых глаз Рюделя, постепенно превращаясь в знакомую уже веревку с узлами, а звонкий голос Мелюзины вдруг осип и захрипел недовольно:
— Ну, живы вы там еще? Дергайте тогда за веревку, коли еще целы, а ежели нет — завалю вас тут камнями…
Джауфре Рюдель протянул руку и схватился за узел.
Спустя короткое время они с Рено уже сидели на теплой траве под ласковым утренним солнцем и жадно пили принесенную отшельником воду, передавая кувшин из рук в руки. Рено был очень бледен и часто тянул носом — простудился за ночь; но вообще держался молодцом.
Джауфре Рюдель спросил его:
— Я не видел тебя нынче ночью в колодце. Где ты был?
Рено прошептал:
— Думаю, черти носили меня прямо в ад, мессир, не иначе, потому что вас я тоже не примечал. Поначалу вы, вроде бы, рядом со мной стояли, а после как-то вдруг исчезли…
— И что же ты видел в аду, Рено? — полюбопытствовал Джауфре Рюдель.
— Да деда моего, — ответил Рено. — Ругатель был страшный, что ни слово — то сквернословие, и на руку тяжел. Вот его черти и грызли за голову. Забрали, прости Господи, всю его голову себе в пасть, всю целиком, и давай глодать, грызть и жевать по-всякому. Глядеть — и то боязно.
— Как же ты распознал деда, если лица его не разглядел? — удивился Рюдель.
— А по ноге, — объяснил Рено. — Он себе когда-то топор на ногу уронил и срубил два пальца начисто. Вот по этой-то трехпалой ноге и определил, мессир, — точно, дед это мой в аду мучается, помоги ему Господи… и нам всем, грешным, — тоже…
* * *
Человек устроен таким чудесным образом, что хрупкая, подверженная всяческому тлену земная его оболочка способна заключать в себе нетленную и бессмертную душу; а душа эта вмещает и небо, и Бога, и величайший дар от Бога человеку — любовь.
И потому, торопясь увидеть поскорее Святую Землю и преклонить колени перед величайшей святыней человечества — Гробом Господним, Джауфре Рюдель вместе с тем жаждал прижать к груди и персть земную, юную графиню Триполитанскую, осуществив тем самым свое стремление к совершенной любви.
И море, посланник Хаоса, ярилось, и злобилось, и бесновалось, пытаясь лечь неодолимой преградою между князем Блаи и его любовью.
Вот что случилось, когда корабли двинулись к югу вдоль берегов Италии и направились к острову Сицилия. В небе вдруг появилась черная туча, и со всех сторон загремел гром, а впереди тучи летели одна за другой ослепительные молнии. Всех стоявших на палубе осыпало крупным градом, и это вызвало у людей страх и уныние, потому что с неба падали большие куски льда, и они причиняли сильную боль. Матросы и бывалые люди в ужасе ждали, когда с неба начнут валиться камни, способные пробить в палубе брешь и потопить корабль, ибо подобные случаи среди путешественников широко известны.
Но буря рассеялась так же внезапно, как и началась, и страх покинул сердца.
Ночь миновала спокойно, а в розовых лучах рассвета все увидели впереди остров Сицилию, сверкающую, как драгоценный камень. Но не успела еще радость ступить на корабли пилигримов долгожданной гостьей, как буря возвратилась. Ветер ударил паломникам в лицо и встал неразрушимой стеною между берегом и кораблями. Вода, взволнованная бурей, поднималась с самого дна и выбрасывала в воздух различных донных гадов, ужасных с виду, но вполне безопасных сейчас, поскольку они, привыкшие таиться в темных глубинах, испытывали страх и растерянность.
Пилигримы прятались от бури под палубой, а сеньор Джауфре, очень бледный, изо всех сил держался за мачту и с отчаянием вглядывался в хмурое небо, ища среди черных туч просвета или какого-нибудь утешительного знамения.
Между тем ветер продолжал неустанно бушевать, готовый разнести на куски и корабли, и находящихся на них людей. Такие случаи не раз бывали, и мореплаватели рассказывали сеньору Джауфре, что лично знавали людей, у которых сильным ветром оторвало руку или ногу.
Паруса на мачтах опустили совсем. Морская вода текла ручьями по ногам, обливала одежду, хлестала в лицо. Буря кричала на разные голоса, которые заставляли сжиматься все внутренности. Волны неустанно били о борт, отчего корабль весь содрогался, вызывая трепет в теле и неприятные ощущения в голове и желудке.
Лишь к ночи буря постепенно отступила, ветер стих, поверхность моря сделалась гладкой, и на ней плавало множество обессилевших, избитых о воду гадов. Один из них, раскинувший щупальца, долго провожал Джауфре Рюделя взглядом, моргая, как тому показалось, прежалостно. В прозрачном воздухе над головой проступили яркие звезды. Впереди черной громадой медленно вырастал длинный берег.