Джауфре Рюдель разжал онемевшие руки, отпуская мачту, и закачался, не в силах удержаться на ногах после пережитого. Бывшие поблизости моряки принялись, отворачиваясь, посмеиваться над слабостью сеньора, ибо им-то морская качка была как бы и нипочем. Сеньор Джауфре непременно упал бы на четвереньки, представ перед этими грубыми простолюдинами в самом неприглядном виде, если бы один из них, не окончательно еще очерствевший, не подхватил князя Блаи под руку. И так сеньор Джауфре спустился туда, где было для него устроено ложе. Запах там стоял густейший, ибо во время бури всех охватила слабость, естественная на море и потому вполне простительная; покинуть же безопасное место и выйти на палубу решились немногие.
Утром стало возможно получше разглядеть большую землю, к которой принесло корабли вчерашней бурей. По счастью, в этот раз флот Гуго Лузиньяна и князя Блаи не претерпел большого ущерба, если не считать одной потерянной мачты, и все десять кораблей, разбросанные на большое расстояние, покачивались у длинного берега. Хорошо были различимы небольшие селения и возделанные поля. Это была Калабрия, земля, принадлежащая к числу владений правителя Сицилии.
При полном безветрии было решено спустить на воду весла, и таким образом вскоре корабли оказались у входа в пролив между большой землей и островом Сицилия, где море резко сужается и образует бурный поток. Вода в этом месте так сильно сдавлена сушей, что поневоле закипает, словно в котле, поставленном на сильный огонь.
Затем вновь поднялся ветер, и были поставлены паруса. Корабли побежали весело и ровно, и настроение у всех сделалось радостное. Большая земля оставалась слева от кораблей, а остров Сицилия — справа. Показался впереди город Мессина, где пилигримы должны были сделать остановку и пополнить запасы свежей воды и свежего мяса.
Наступила ночь. Ярко светила луна, заставляя море переливаться бесконечными оттенками серебра и ртути. Ветер постепенно усиливался, и внезапно раздались отчаянные крики, оповещавшие о том, что корабль влечет прямо к берегу и маневр уже невозможен.
Наступила ночь. Ярко светила луна, заставляя море переливаться бесконечными оттенками серебра и ртути. Ветер постепенно усиливался, и внезапно раздались отчаянные крики, оповещавшие о том, что корабль влечет прямо к берегу и маневр уже невозможен.
Джауфре Рюдель не спал в эту ночь — духота и вонь тесного помещения отбивали всякую охоту ко сну. Как он часто теперь делал, князь Блаи стоял на палубе и смотрел то на море, то на морских людей. Не раз уже доводилось ему размышлять о противоречии между величавой необузданностью водной стихии и неотесанными, убогими душой и телом людьми, которые пытаются покорить ее. Успехи мореплавания — к такому выводу неизменно приходил сеньор Джауфре — могут найти себе разумное объяснение исключительно в том, что на стороне людей, какими бы ничтожными они ни были, выступает сам Господь Бог, в то время как море может рассчитывать лишь на собственные силы. Однако и этих сил было пока что вполне довольно для того, чтобы нанести ощутимый урон кораблю Рюделя.
Ветер торжествующе завывал со всех сторон. Берег, накренясь и словно набычась, мчался прямо на корабль, и с каждым мгновением столкновение делалось все неотвратимей. Волной слизнуло с палубы нерасторопного матроса. В воздухе мелькнули его руки и ноги, тщетно искавшие себе опоры, а затем все исчезло.
К мачте подобрался капитан корабля, голый до пояса, коренастый, скорый на расправу и невоздержанный на язык, но вместе с тем опытный и надежный мореход. Двое матросов жались к палубе возле Джауфре Рюделя и в ужасе смотрели на вздымающиеся вокруг валы. Все ревело и грохотало; корабль громко стонал под ударами волн. Капитан выпрямился, и тут ветер сильно ударил его всем телом о мачту. Он беззвучно прокричал что-то, заглушенное тотчас бурей, и попытался спустить большой парус. Но парус, полный влаги и ветра, продолжал, изгибаясь, гнать корабль навстречу неизбежной гибели и ни за что не желал опускаться. Тогда капитан выхватил нож и с силой вонзил его в парус. Он наносил удар за ударом, словно желая убить злейших своих врагов. Парус, излохмаченный ножом, превратился в дряблые тряпки и обвис, а стремительный бег корабля немного замедлился. Капитан тяжело дышал, по его лицу текла вода.
И в этот миг раздался скрежет, все тело корабля сотрясла судорога, а затем что-то оглушительно хрустнуло, так что князю Блаи почудилось, будто затрещал его собственный хребет. На самом деле корабль провел по дну своими двумя рулями, которые представляли собою как бы две ноги, опущенные в воду. Снизу закричали, что образовалась трещина.
Лошади громко ржали и трепыхались в своих подвесных стойлах, как рыбы, попавшие в сеть. Однако они не могли разбить копытами перегородки, ибо были подвешены специальными кожаными ремнями — это обеспечивало лучшую сохранность корабля и облегчало животным страдания от качки.
Пилигримы в трюме вопили и завывали от ужаса, как грешники в аду. Ветер и волны беспощадно хлестали корабль, лишившийся управления. Капитан приказал бросить якорь, чтобы остановить беспорядочное движение, но корабль едва не опрокинулся. Видя, что вот-вот случится непоправимое несчастье, капитан сам обрубил канат и оставил якорь в море.