— А слыхали: в Легионове немцы разбежались прямо из казармы? И оружие побросали… Вот где пожива!
— А слыхали, на Раковецкой немецкие летчики оставили казарму и спешно драпанули?
— А слыхали, эсэсовцы бежали?
— Они не бежали, они эвакуировались.
— А слыхали?..
«У-у-у!» — с ревом, сверкая звездами, пронесся советский истребитель, — среди бела дня!
И снова:
— Видали?
— Слыхали?
А проклятая флейта визжит тем временем в самые уши, и вдали все ворочаются плохо различимые — но очень хорошо ощутимые — басы.
На улицах толпы, пьяные от ощущений. Восстание! Скоро! Завтра! Долой немцев! Уже началось! Будет! Скоро! Освободим Варшаву! Купите газету «Голос свободной Варшавы»! Купите газету «Варшавянка»!
В опустевшей после спешного отбытия Фритца с супругой квартире хозяйничают два странных господинчика: один угрюмый, рослый, кадыкастый, другой нервно хихикающий, с красной физиономией, пухленький.
Один неспешно выламывает паркет и складывает плитки брикетами, а второй торопливо копается во вскрытом брюхе комода, и шелковые чулки свисают с его рук, как кишки.
Да и вообще по всему оставленному немцами дому суета и брожение, доносятся быстрые шаги, треск чего-то рвущегося и ломающегося, шорох, приглушенная брань. Суетливая деятельность не прекращается ни на минуту: растаскивают, выискивают, упихивают и разбегаются, разбегаются, предоставляя добычу другим, еще более голодным, еще более неприхотливым.
Борута остановился в раскрытых дверях. Мимо прошла растрепанная возбужденная баба с узлом на плече, рассеянно встретилась с Борутой мечтательным, растревоженным взором и двинулась дальше, по лестнице вниз. За нею семенил дочерна загорелый жилистый мужичок в пиджаке и кепочке, который, проходя, вдруг глуповато подхихикнул. Оба выглядели неправдоподобно счастливыми.
Симфония завершалась дрянным звяканьем надтреснутых медных тарелок.
1 августа
Осень моя осень, уже ты за ближним холмом. Отяжелели от дождя, выцвели васильки на хуторе у Янины — доротеиной сестры. Немец уже, вроде, не вернется, война покатилась дальше, на запад, но хозяйство разорено. Как вдвоем с Дануткой все это поднимать? Муж им не подмога — воюет. И Дануту жаль — портит руки крестьянским трудом.
А Доротея прислала письмо. Доротея живет в Москве. И этот ее Юлиан, представьте, там же. Работает в газете «Вечерняя Москва». Только вот непонятно, поженились они с Доротеей или нет. Об этом Доротея ничего толком не пишет. Вот бы только увидеть Вильнюс, вздыхала в письме Доротея-московская. Вот бы только снова увидеть Варшаву!
А в Варшаве уже не так хорошо, как казалось еще накануне. Ночь на первое августа исполосовали прожекторы, и снова сильно стреляли зенитки, отчего многие (например, Мариан) впали в мрачность и яростный пессимизм. Наутро стало известно, что возобновилось железнодорожное движение на Краков — русские танки оставили Варку. Фу ты черт. Сами посмотрите на карте, как это близко от Варшавы.
Хмурый прохладный день глядел неопределенно и время от времени ни с того ни с сего принимался сеять дождем. Неясно. Неопределенно.
— Мама, это Борута, — представил Ярослав вошедшего.
Борута был бледен, нечеловечески красив и печален. Длинный плащ на нем нелепо топорщился: на плече под плащом скрывался немецкий автомат, по карманам рассованы две коробки патронов и бутылка с зажигательной смесью, вокруг пояса — байковое одеяло, а на шее — хозяйственная сумка с краюхой хлеба и банкой тушенки. Банка была вся в смазке и источала запах авторемонтной мастерской.
Мама посмотрела на все это, тихо вздохнула и ушла на кухню.
— На сборы у тебя пять минут, — сказал Борута. — Бери только самое необходимое.
— Куда мы сейчас? — спросил Ясь, извлекая из буфета револьвер (еще тот, после поручика, застрелившегося в 1939 году).
— К Стефану, оттуда — на сборный пункт. Объявлена мобилизация. Еду какую-нибудь возьми.
— Еды нет, — отозвался Ясь. Он на мгновение заскочил в комнату и сдернул с кровати тощее одеяло.
— Ладно, так сойдет. Пошли.
Ясь застегнул пиджак, крикнул: «Мама, мы уходим!», и оба быстро выскочили за дверь.
Город выглядел странно. Как-то встрепанно, словно разбуженная неожиданным визитом дама, спешно выдергивающая из волос папильотки. По улицам сновали люди с озабоченными лицами. Сапоги, солдатские ботинки, оттопыренные карманы, свертки продолговатой формы, перевязанные бечевкой одеяла — все это так и мельтешило и решительно ни в ком не вызывало удивления.
По улицам сновали люди с озабоченными лицами. Сапоги, солдатские ботинки, оттопыренные карманы, свертки продолговатой формы, перевязанные бечевкой одеяла — все это так и мельтешило и решительно ни в ком не вызывало удивления. Немцы, все еще оглушенные, глядели на происходящее, выпучив глаза и слабо соображая. Они даже не проверяли документов у откровенно подозрительных лиц — поначалу, во всяком случае, пока не очухались.
Ясь с Борутой преспокойно добрались до дома, где в квартире некоего Стефана Котышки находился подпольный оружейный склад, и тут их ожидал неприятный сюрприз: Котышки не оказалось дома.
— Что будем делать? — произнес Ясь, когда они снова вышли на улицу. Он растерянно закурил, предложил и Боруте, но тот отказался. Хмурил тонкие брови, досадливо покусывал губу.