Так и нашел ее сеньор Джауфре и, поскольку находился в плену жесточайшей печали, ничуть не удивился столь безобразному явлению, но счел его новым плодом снедающей душу меланхолии.
Склонившись над девочкой, спросил Джауфре Рюдель:
— Кто ты, дитя?
— Звать меня Жанна, а родом мы все из Лузиньяна, и я везла навоз на поле — вон там, во дворе, коли не лень глядеть, осталась моя телега! — как вдруг нашла в лесу одного сильно побитого и очень хворенького рыцаря, а он-то уж упросил меня довезти его до вашей милости на моей телеге! Ну, я так и поступила, а он еще сказал, что за это ваша милость даст мне в приданое новую лошадь и денежки.
Все это девчонка выпалила единым духом, заставив Джауфре Рюделя призадуматься.
Она поболтала немытой пяткой, а затем осведомилась (больно уж долго молчал сеньор):
— Ну так что же — дадите вы мне наконец приданое?
Удивляясь тому, что девчонка, несмотря на свое очевидно подлое происхождение, держится довольно смело и изъясняется разумно и связно, Рюдель спросил:
— Скажи-ка мне лучше, почему ты вовсе меня не боишься?
На это она отвечала пренебрежительно:
— А я никого не боюсь! Я даже черта не испугалась!
Джауфре Рюдель уселся на другом сундуке, напротив девчонки, и продолжал любопытствовать:
— И что — часто ли видала ты черта?
— Случалось, — обронила она с таинственным видом. — Да только мы с братьями его по рогам! Вот он и убежал.
— Черт? — усомнился Джауфре.
Девчонка засмеялась:
— А может быть, то вовсе и козел был, а никакой не черт…
Тут улыбнулся и Рюдель, правда, пока очень бледненькой улыбкой.
— Такая разумная и бойкая девица, несомненно, заслуживает хорошего приданого. Да только скажи мне, Жанна, так ли уж не терпится тебе выйти замуж?
— Терпится — не терпится, а коли денежки сами плывут в руки, то упустить их — вот самый большой грех, — рассудительно произнесла девчонка.
В этот самый момент появился хромающий и стенающий Маркабрюн, с головы до ног в повязках и примочках — творениях искусных рук Ниварда Басурмана. Завидев лохматую свою спасительницу, Маркабрюн сказал:
— А, дочь лягушки! Я вижу, ты времени даром не теряешь?
Рюдель засмеялся.
— Она хорошо меня позабавила, так что впрямь надо бы о ней позаботиться.
— Я бы с удовольствием позаботился о ней доброй дубиной, — сказал Маркабрюн.
— Она хорошо меня позабавила, так что впрямь надо бы о ней позаботиться.
— Я бы с удовольствием позаботился о ней доброй дубиной, — сказал Маркабрюн. — Ибо не счесть попреков, насмешек и издевательств, которым она подвергала меня на всем протяжении нашего пути.
Тут девчонка давай щурить злые глаза и сильно сопеть носом, а Джауфре Рюдель расхохотался.
— Клянусь правдой Господа! — вскричал он. — Впервые с тех самых пор, как постигла меня беда, смеюсь от души! Неужто она вас, друг мой, поносила и всячески угнетала?
— Истинная правда, — подтвердил Маркабрюн. — И потому, думается мне, теперь, когда я наконец освободился из-под ее власти, настала пора проучить эту маленькую дерзкую жабу. Так что, прошу вас и умоляю: поскорее распорядитесь высечь ее.
— Ну уж нет! — возмутилась девчонка. Она не слишком-то испугалась угроз Маркабрюна, потому что видела, что сеньор Джауфре все еще смеется.
— А почему бы и нет? — сказал Маркабрюн. — По мне так, женщин можно сечь с утра и до вечера, и это не причинит им никакого вреда. Ведь женщины, как известно, сотворены из ребра мужчины; ребро же — кость, а кость не чувствует ни голода, ни боли. Вот почему женщин можно бить и не кормить, и им от этого не будет ровным счетом никакого убытка.
— Вот как? — сказала девчонка. — Сейчас поглядим, как это кость не чувствует боли!
И прежде чем оба друга успели опомниться, спрыгнула с сундука и сильно боднула Маркабрюна в бок. Маркабрюн взвыл страшным голосом и повалился на пол с криком:
— Уберите чертовку!
Вбежал Нивард, схватил брыкающуюся девчонку поперек живота и утащил прочь.
Рюдель вытер слезы, выступившие у него на глазах от смеха, и протянул Маркабрюну руку, помогая ему подняться.
— Ваш приезд почти воскресил меня! — молвил он. — Ибо, сказать по правде, за время вашего отсутствия меня постигла ужасная беда, от которой я уж не чаял оправиться.
И вот что поведал о себе Маркабрюну Джауфре Рюдель де Блая.
* * *
Случалось нам и прежде упоминать о Матильде Ангулемской, старшей сестре графа Гильема Тайфера, которая была весьма юной, знатной и прекрасной, так что Джауфре Рюдель счел ее наилучшей дамой, какую только можно полюбить. И таким образом начал он слагать о ней песни и распевать их на разные лады, по преимуществу печальные, ибо дама Матильда не давала ему ни малейшего поощрения.
Вот что говорил он о ней в своих песнях:
Что она не знает себе равных.
Что тело ее, нежное и изящное, не имеет ни единого изъяна (quel cors a gras, delgat e gen).
Что речи ее полны любезности (A! cum son siei dich amoros).
И что она, одним словом, является самим совершенством.
А о себе самом в тех же песнях он поет вот что. Бодрствует ли Джауфре, грезит ли он — лишь Дама является целью его стремлений. И чем бы он ни занимался, говорит он, терзает его боль, ибо Дама отвергает своего обожателя.