до Пенгборна и там заночевать.
— Еще один приятный вечерок! — проворчал Джордж.
Мы сидели в глубоком раздумье. В Пенгборне мы будем, вероятно, к пяти. С обедом можно управиться, скажем, к половине седьмого. Дальнейшее
времяпрепровождение рисовалось нам в виде следующей альтернативы: либо гулять по городку под проливным дождем, пока не придет время отправляться
ко сну, либо сидеть в унылом, полутемном баре и изучать календарь.
— Уф, пожалуй, даже в «Альгамбре» было бы веселее! — сказал Джордж, высовывая на секунду нос из-под брезента и оглядывая небо.
— А потом мы поужинали бы у ХХХ <Превосходный, но мало кому известный ресторанчик неподалеку от ХХХ, где можно получить несравненные по
изысканности и дешевизне легкие обеды и ужины во французском вкусе, а также бутылку отменного вина за три с половиной шиллинга. Впрочем, я не
такой идиот, чтобы рекламировать это местечко. (Прим. автора.)>, — машинально добавил я.
— Да, прямо-таки чертовски досадно, что мы решили не расставаться с лодкой, — ответил Гаррис, после чего воцарилось молчание.
— Если бы мы не решили обречь себя на верную смерть в этой проклятой гнусной посудине, — заметил Джордж, с нескрываемой ненавистью
оглядывая лодку, — стоило бы, пожалуй, вспомнить, что, насколько мне известно, поезд из Пэнгборна отходит в начале шестого. Мы попали бы в
Лондон как раз вовремя, чтобы наскоро перекусить, а потом отправиться в заведение, о котором ты говоришь.
Ему никто не ответил. Мы поглядели друг на друга, и, казалось, каждый прочел на лицах остальных свои собственные низменные и грешные мысли.
Ни слова не говоря, мы вытащили и уложили наш кожаный саквояж. Мы посмотрели на реку: в одну сторону и в другую сторону. Кругом — ни души.
Двадцать минут спустя трое мужчин в сопровождении сконфуженного пса, крадучись, пробирались от лодочной пристани у гостиницы «Лебедь» к
станции железной дороги.
Одежда путников не отличалась ни чистотой, ни элегантностью: черные кожаные башмаки — грязные; спортивные костюмы — чрезвычайно грязные;
коричневые фетровые шляпы — измятые; плащи — насквозь промокшие; зонтики.
Лодочника в Пэнгборне мы попросту обманули (у нас не хватало духу сознаться, что мы решили сбежать от дождя). Лодку со всем содержимым мы
оставили на его попечение и велели приготовить ее для нас к девяти часам утра. Если же, сказали мы, какие-нибудь непредвиденные обстоятельства
задержат нас, то мы дадим ему знать.
В семь часов мы прибыли на Пэддингтонский вокзал и прямо кинулись в вышеупомянутый ресторан; слегка перекусив, мы поручили хозяину
присмотреть за Монморанси (а также, за ужином, который следовало приготовить к половине одиннадцатого) и направили свои стопы к Лейстер-скверу.
В «Альгамбре» мы стали центром всеобщего внимания. В кассе нам сердито сказали, что мы опоздали на полчаса и что для артистов существует
служебный вход с Касл-стрит. Нам стоило немалых трудов убедить кассира, что мы вовсе не «всемирно известные акробаты с Гималайских гор», после
чего он получил с нас деньги и позволил войти.
Внутри нас ожидал еще больший успех. Люди не могли оторвать восхищенных взоров от наших благородных бронзовых физиономий и живописных
костюмов. Мы произвели сенсацию. Это был настоящий триумф!
После первого балетного номера мы удалились и вернулись в ресторан, где нас уже ожидал ужин.
Должен признаться, я получил удовольствие от этого ужина. Целых десять дней мы пробавлялись, в общем, только холодным мясом, кексами и
хлебом с вареньем. Пища, что и говорить, простая и питательная, но не слишком богатая острыми ощущениями. Поэтому аромат бургундского, и запах
французских соусов, и аппетитные хлебцы, и чистые салфетки, как долгожданные гости, возникли в дверях наших душ.
Сперва мы жадно ели и пили в полном молчании, выпрямившись и крепко ухватив ножи и вилки, но время шло, и вот мы откинулись на спинки
стульев, и стали ленивее двигать челюстями, и уронили на пол салфетки, — а потом вытянули ноги под столом, обвели критическим взором закопченный
потолок, которого вначале не заметили, отставили подальше бокалы и преисполнились доброты, глубокомыслия и всепрощения.
Поэтому аромат бургундского, и запах
французских соусов, и аппетитные хлебцы, и чистые салфетки, как долгожданные гости, возникли в дверях наших душ.
Сперва мы жадно ели и пили в полном молчании, выпрямившись и крепко ухватив ножи и вилки, но время шло, и вот мы откинулись на спинки
стульев, и стали ленивее двигать челюстями, и уронили на пол салфетки, — а потом вытянули ноги под столом, обвели критическим взором закопченный
потолок, которого вначале не заметили, отставили подальше бокалы и преисполнились доброты, глубокомыслия и всепрощения.
Гаррис, сидевший у окна, отдернул штору и посмотрел на улицу.
Влажно поблескивала мокрая мостовая, тусклые фонари мигали при каждом порыве ветра, струи дождя яростно хлестали по лужам, и целые потоки
низвергались на тротуар из водосточных желобов. Редкие прохожие, насквозь вымокшие, бежали рысью, сгорбившись под зонтиками, с которых вода лила
в три ручья; женщины высоко подбирали юбки.
— Что ж, — сказал Гаррис, протягивая руку к бокалу, — путешествие было на славу; я от души благодарен старушке Темзе. А все же мне кажется,