подстерегает вас, чтобы убить, и вы готовы к борьбе не на жизнь, а на смерть, и вдруг вас осеняет, что это Джим.
— Как, это ты? — говорит он, тоже внезапно узнавая вас.
— Да, — отвечаете вы, протирая глаза, — что тут творится?
— Кажется, чертова палатка свалилась, — говорит он, — А где Билл?
Тут вы оба принимаетесь аукать и кричать: «Билл!» — и почва под вами начинает колебаться, собираться в складки, и полузадушенный, но
знакомый голос отвечает откуда-то из развалин:
— Эй, вы, слезете вы когда-нибудь с моей головы?
И наружу выкарабкивается Билл — покрытый грязью, затоптанный обломок кораблекрушения. Он почему-то очень зол: очевидно, он считает, что все
было подстроено.
Утром выясняется, что вы все трое без голоса, так как за ночь зверски простудились; кроме того, вы очень раздражительны и в продолжение
всего завтрака переругиваетесь хриплым шепотом.
В конце концов мы решили, что в ясные ночи будем спать под открытым небом; а в плохую погоду или когда нам захочется разнообразия, будем,
как порядочные люди, останавливаться в отелях, в гостиницах и на постоялых дворах.
Монморанси безоговорочно одобрил такой компромисс. Романтическое одиночество не его стихия. Ему подайте что-нибудь этакое, с шумом; и если
это даже чуточку в дурном вкусе, то тем веселее.
Посмотреть на Монморанси, так он просто ангел во плоти, по каким-то причинам, оставшимся тайной для человечества, принявший образ
маленького фокстерьера. Он всегда сохраняет выражение «ах-как-плох-сей-мир-и-как-я-хотел-бы-сделать-его-лучше-и-благороднее», которое вызывает
слезы у благочестивых старых леди и джентльменов.
Когда он впервые перешел на мое иждивение, я и не надеялся, что мне выпадет счастье долго наслаждаться его обществом. Бывало, я сидел в
кресле и смотрел на него, а он сидел на коврике и смотрел на меня, и в голове у меня была одна мысль: «Этот щенок не жилец на белом свете. Он
будет вознесен на небеса в сияющей колеснице. Этого не миновать».
Но после того как мне пришлось уплатить за десятка два умерщвленных им цыплят; после того как мне привелось его, рычащего и брыкающегося,
сто четырнадцать раз вытаскивать за загривок из уличных драк; после того как некая разъяренная особа женского пола принесла мне на
освидетельствование задушенную кошку, заклеймив меня именем убийцы; после того как сосед подал на меня в суд за то, что я не держу на привязи
свирепого пса, из-за которого однажды морозным вечером он целых два часа просидел в холодном сарае, не смея оттуда высунуть носа; после того как
я узнал, что мой же садовник тайком от меня выиграл пари в тридцать шиллингов, поспорив о том, сколько крыс моя собака задавит в определенный
срок, — я начал думать, что, может быть, все-таки ее вознесение на небеса несколько задержится.
Околачиваться возле конюшен, собирать вокруг себя шайку собак, пользующихся самой дурной славой, и водить их за собой по всяким трущобам,
чтобы затевать бои с другими собаками, имеющими не менее сомнительную репутацию, — это, по мнению Монморанси, и называется «жить по-настоящему»;
а потому, как я уже выше заметил, предложение о гостиницах и постоялых дворах он поддержал с жаром.
Таким образом, вопрос о ночлеге был разрешен к полному удовольствию всех четверых; оставалось обсудить лишь одно-что мы возьмем с собой. Но
только мы начали толковать об этом, как Гаррис заявил, что на сегодня с него хватит прений, и предложил выйти на улицу и опрокинуть стаканчик;
он сказал, что знает одно местечко за углом, где мы раздобудем по глотку неплохого ирландского.
Джордж сказал, что его мучит жажда (я не помню, чтобы она хоть когда-нибудь не мучила Джорджа); и так как у меня появилось смутное
предчувствие, что капля-другая подогретого виски с ломтиком лимона может оказаться полезной при моем болезненном состоянии, — продолжение
дискуссии было по общему согласию перенесено на следующий вечер. Мы надели шляпы и вышли на улицу.
ГЛАВА III
Организационные вопросы. — Метод работы Гарриса. — Как почтенный отец семейства вешает картину. — Джордж делает мудрое замечание. — Прелести
утреннего купания. — Запасы на случай, если лодка перевернется.
Итак, мы собрались опять на следующий вечер, чтобы окончательно обсудить наши планы. Гаррис сказал:
— Прежде всего мы должны договориться о том, что брать с собой. Джей, возьми-ка лист бумаги и записывай; ты, Джордж, раздобудь прейскурант
продуктовой лавки, и пусть кто-нибудь даст мне карандаш, — я составлю список.
В этом — весь Гаррис: он охотно берет самое тяжелое бремя и безропотно взваливает его на чужие плечи.
Он всегда напоминает мне моего бедного дядюшку Поджера. Ручаюсь, что вы в жизни не видывали такой кутерьмы, какая поднималась в доме, когда
дядя Поджер брался сделать что-нибудь по хозяйству. Привозят, например, от столяра картину в новой раме и, пока ее не повесили, прислоняют к
стене в столовой; тетушка Поджер спрашивает, что с ней делать, и дядюшка Поджер говорит:
— Ну, это уж предоставьте мне! Пусть никто, слышите, никто, об этом не беспокоится. Я все сделаю сам!
Тут он снимает пиджак и принимается за работу.
Он посылает горничную купить на шесть пенсов гвоздей, а за нею следом одного из мальчиков, чтобы передать ей, какого размера должны быть