желтых оттенков он смугловат. Нет, положительно, желтое ему не к лицу. Я бы на его месте взял в качестве фона синий цвет, а по нему пустил что-
нибудь белое или кремовое. Но поди же! — чем меньше у людей вкуса в туалетах, тем с большим упрямством они стоят на своем. Очень жаль: так он
решительно не имеет никаких шансов кому-нибудь понравиться, а ведь в природе существуют один-два цвета, которые могли бы помочь ему скрасить
свою внешность, особенно если он надвинет шляпу поглубже.
Джордж специально для нашей прогулки купил кой-какие новые вещи, но меня его выбор раздосадовал. Спортивная куртка у него просто кричащая.
Я не хочу, чтобы Джордж знал, что я так думаю, но другого слова для его куртки я просто не нахожу. В четверг вечером он принес куртку домой и
показал нам.
Мы опросили, что это за расцветка, но он сказал, что не знает. Продавец уверил его, что это восточный рисунок. Джордж надел куртку
и спросил, как нам нравится его покупка. Гаррис сказал, что готов одобрить ее как предмет, который вешают ранней весной на огороде, чтобы
отпугивать птиц; но ему, Гаррису, делается дурно при одной мысли, что эту вещь можно рассматривать как часть одежды какого-либо представителя
человеческого рода, за исключением разве лишь балаганного клоуна.
Джордж надулся, но Гаррис резонно заметил, что если запрещается откровенно высказывать свое мнение, то зачем же тогда и спрашивать?
Нас с Гаррисом смущает в этом деле больше всего то, что куртка будет привлекать к нашей лодке всеобщее внимание.
Нарядные барышни тоже недурно выглядят в лодке. По-моему, нет ничего более приятного для глаза, чем сшитый со вкусом лодочный костюм. Но
«лодочный костюм», — пусть меня правильно поймут дамы, — это костюм для катанья на лодке, а не для сидения под стеклянным колпаком. Если вы
возьмете с собою в лодку особ, которые больше интересуются своим туалетом, чем предстоящей прогулкой, то можете не сомневаться, что все
удовольствие будет испорчено. Однажды я имел несчастье участвовать в прогулке по реке с двумя такими барышнями. Ну и веселая же прогулочка у нас
получилась!
Обе расфуфырились в пух и прах-шелка, кружева, цветы и ленты, изящные туфельки и светлые перчатки. Они нарядились для фотографирования, а
не для пикника. На них были «лодочные костюмы» с французской модной картинки. Смешно даже подумать, чтобы дама в таком платье могла войти в
соприкосновение с реальной землей или водой или воздухом.
Началась с того, что им показалось, будто в лодке недостаточно чисто. Мы тщательнейшим образом вытерли скамейки и уверили их, что в лодке
совершенно чисто, но они продолжали сомневаться.
Одна из них притронулась к сиденью пальчиком, обтянутым перчаткой, и показала результат исследования своей подруге; обе вздохнули и уселись
с видом мучениц первых веков христианства, старающихся поудобнее устроиться на костре. При гребле как ни старайся, а все-таки нет-нет да и
брызнешь; а тут выяснилось, что одна капля воды может безнадежно погубить туалеты наших дам: пятно, видите ли, не отходит и остается на платье
на вечные времена.
Я греб на корме. Я проявлял фантастическую осторожность. Я задирал лопасти весел на два фута и после каждого взмаха делал паузу, чтобы с
них стекала вода, а погружая их снова, выискивал всякий раз на воде место поспокойнее. Мой товарищ, который греб на носу, вскоре бросил весла,
заявив, что не чувствует себя достаточно искусным гребцом, чтобы быть мне подходящим партнером, и что, если я не возражаю, он будет
приглядываться к моему методу гребли. Его этот метод чрезвычайно заинтересовал.
Но, несмотря на все мои усилия, я не мог избежать случайных всплесков, и несколько брызг все же попало на платья наших спутниц.
Барышни не жаловались, но они тесно прижались друг к другу и поджали губы; они вздрагивали и болезненно морщились всякий раз, когда брызги
летели в их сторону. Видя, как они безмолвно переносят мучения, я проникался глубоким уважением к величию их духа, но в то же время, глядя на
них, все больше расстраивался. У меня очень чувствительная натура. От волнения я стал грести более порывисто и судорожно, и чем старательнее я
греб, тем чаще брызги летели из-под весел.
Наконец я сдался.
Наконец я сдался. Я сказал, что пересяду на нос. Мой партнер согласился, что так и в самом деле, пожалуй, будет лучше, и мы поменялись
местами. Дамы не могли удержаться от вздоха облегчения, когда увидели, как я пересаживаюсь подальше, и даже на мгновение оживились. Бедняжки! Уж
лучше бы им было примириться со мной! Теперь на мое место уселся беззаботный, разудалый, толстокожий малый, у которого чувство сострадания к
ближнему было развито не в большей мере, чем у ньюфаундлендского щенка. Вы можете смотреть на него испепеляющим взором битый час, а он и не
заметит этого; впрочем, даже если и заметит, то нимало не смутится. Он начал лихо вскидывать весла, поднимая над лодкой фонтан брызг, что
заставило наших спутниц оцепенеть в неестественно напряженных позах. Каждый раз, окатив один из нарядных туалетов порядочной порцией воды, он
любезно улыбался, весело говорил: «Прошу прощения!» — и предлагал свой носовой платок для того, чтобы вытереть платье.
— О, не беспокойтесь! — шептали в ответ несчастные барышни, закрываясь пледами и мантильями и пытаясь заслониться от брызг кружевными