жизни и в то же время покоя, картину, что, несмотря на ранний час, я впал в поэтически-созерцательное состояние.
Перед моим умственным взором предстал Кингстон, или «Кенингестун», как он назывался в те времена, когда там короновались англосаксонские
«кенинги». Великий Цезарь в этом месте переправился через Темзу, и римские легионы расположились лагерем на окрестных холмах. Цезарь, как и
много позже королева Елизавета, останавливался, по-видимому, на каждом углу; только он был несколько солиднее доброй королевы Бесс: он не
ночевал в трактирах.
А она просто обожала трактиры, — эта английская королева-девственница. Вряд ли отыщется хоть один мало-мальски примечательный кабачок в
радиусе десяти миль от Лондона, куда бы она в свое время не заглянула или где бы она не посидела, или не провела ночь.
Любопытно: что если бы Гаррис вдруг возродился к новой жизни, сделался бы выдающимся и порядочным человеком, стал бы премьер-министром и
потом умер, — появились бы на вывесках трактиров, к которым он благоволил, надписи вроде следующих: «Здесь Гаррис выпил кружку светлого»; «Здесь
летом 1888 г. Гаррис пропустил два стаканчика холодного шотландского»; «Отсюда в декабре 1886 г. вывели Гарриса»?
Не думаю. Таких надписей было бы слишком много! Скорее прославились бы те питейные заведения, куда он ни разу не заглядывал. «Единственная
пивная в Южной части Лондона, где Гаррис не выпил ни одного глотка!» — и толпа повалила бы туда, чтобы поглазеть на такое диво.
Как, должно быть, ненавидел Кенингестун этот бедняга, простоватый король Эдви. Пир по случаю коронации был ему не по силам. То ли кабанья
голова, нафаршированная цукатами, вызвала у него колики (со мною это было бы наверняка), то ли с него было уже достаточно вина и меда, но, так
или иначе, он удрал потихоньку с буйного пиршества, чтобы провести часок при луне с ненаглядной своей Эльгивой.
И верно, взявшись за руки, стояли они у окна, любуясь протянувшейся по реке лунной дорожкой, тогда как из пиршественного зала доносились до
них неясный гул голосов и взрывы буйного хохота.
Но тут эти скоты — Одо и Сент-Дунстан — врываются в их тихую опочивальню и осыпают грубой руганью ясноликую королеву и уволакивают
несчастного Эдви обратно в дикий хаос пьяного разгула.
Прошли годы, и под звуки боевых труб были погребены в одной могиле англосаксонские короли и англосаксонское буйство.
Прошли годы, и под звуки боевых труб были погребены в одной могиле англосаксонские короли и англосаксонское буйство. И Кингстон утратил
былое величие, которое возродилось вновь много позднее, когда Хэмптон-Корт стал резиденцией Тюдоров, а потом Стюартов; в те времена королевские
барки покачивались у причалов, а щеголи в ярких плащах важно спускались по ступенькам к воде и вызывали перевозчика, перемежая английскую брань
французской божбой.
Многие старые дома города красноречиво повествуют о тех днях, когда Кингстон был местопребыванием двора, когда здесь, рядом со своим
королем, жили вельможи и придворные, когда вдоль всей дороги, ведущей к воротам дворца, бряцала сталь, гарцевали скакуны, шуршали шелк и бархат,
мелькали лица красавиц. Большие просторные дома с выступающими, зарешеченными окнами, с огромными каминами и островерхими крышами говорят нам о
временах длинных чулок и коротких камзолов, расшитых перевязей и вычурных клятв. Эти дома были сложены в те времена, когда люди умели строить. С
годами красная кирпичная кладка стала еще плотнее, а дубовые ступени не скрипят и не стонут, когда вы хотите тихонько спуститься по лестнице.
Раз уж речь зашла о дубовых лестницах, я не могу не вспомнить великолепную лестницу резного дуба в одном из кингстонских домов. Дом этот
стоит на рыночной площади, и там теперь помещается лавка, но некогда он служил, очевидно, резиденцией какого-то вельможи. Мой приятель, живущий
в Кингстоне, зашел однажды в эту лавку, чтобы купить шляпу; потом он по рассеянности сунул руку в карман и неожиданно для самого себя
расплатился наличными.
Лавочник (а он хорошо знал моего приятеля ) в первый момент, естественно, остолбенел; однако он сразу же овладел собой и, понимая, что
подобный образ действий покупателя заслуживает поощрения, спросил нашего героя, не хочет ли он взглянуть на примечательную старинную резьбу по
дереву. Мой приятель сказал, что с удовольствием посмотрит, и владелец лавки провел его через торговое помещение к лестнице. Ее балясины и
перила были чудом искусства, а вдоль всей лестницы шла резная дубовая панель, которой мог бы позавидовать любой дворец.
Лестница привела их в большую светлую гостиную, оклеенную веселенькими голубыми обоями, которые выглядели здесь несколько странно. В этой
комнате не было ничего примечательного, и мой друг недоумевал, зачем его туда привели. Хозяин постучат по стене; послышался глухой деревянный
звук.
— Дуб, — пояснил хозяин, — сплошной резной дуб! От пола до самого потолка точь-в-точь такая же резьба, как на лестнице.
— Бессмертные боги! — возопил мой приятель, — неужто вы залепили дубовую резьбу голубыми обоями?
— Вот именно, — услышал он в ответ, — и обошлось это мне недешево. Пришлось сначала обшить стены досками. Зато теперь комната стала уютной.