— Как тебя зовут? Вася?
— Я нэ Вася, я Эдик! — скромно потупился кумарин.
— Молодец, Эдик, вот тебе богатырский пряник! — Муромец вынул из-за пазухи печатный пряник и протянул его повару. — Отведай нашего, тоже небось понравится!
Печатный пряник перекочевал в мохнатую лапку Эдика. Эдик уставился на произведение кулинарного искусства, не зная, что с ним делать.
— Да ты отведай, не бойся! — ласково посоветовал Илья. Кумарин вздохнул, расправил усы, чтоб не мешали, сунул пряник в рот и сомкнул челюсти. Послышался хруст. Кумарин вытаращил глаза, вынул пряник и внимательно осмотрел его. Из пряника торчали четыре длинных кумарских зуба.
— Вай! — прошептал Эдик, ощупывая пальцем оставшиеся обломки. — Бахыт компот?
— Кергуду! — сурово поправил его Илья. — Это тебе на память о встрече. Чтоб не забывал, значит. А насчет зубов не расстраивайся. Найдешь Петровича, он тебе стальные вставит. Вот тебе золотой!
— С этими словами Илья сунул Эдику большой багдадский динар и повернулся к Блудославу:
— А ты что замер, али не знаешь, что по государевым делам едем? А ну, открывай ворота!
— А вот фигушки! — прохрипел Блудослав, пытаясь привести в движение онемевшие от страха ноги. — А может, вы вороги окаянные? Может, оборотни лихие? Где подорожная грамота? Муромцу стало обидно:
— Не веришь, значит. Пацаны, он нам не верит!
— Может, сыграем? — Добрыня вылез из кареты, разминая могучие плечи. Вслед за ним показались Яромир и Алеша Попович.
— Значит, грамоту тебе? — продолжал наседать на командира стрельцов Илья Муромец. — Вот тебе грамота! — он поднес к носу Блудослава огромный кукиш. — Такой видел?
— Нет! — честно признался Блудослав.
— Ну, так и не смотри, а то сна лишишься, — Илья легонько развернул Блудослава вокруг своей оси. — Присядь-ка, а то, боюсь, плохо будет.
— Грамоту! — прохрипел Блудослав, но тем не менее послушно раскорячился.
— Я буду жаловаться Коще…
— Шмяк! — это сапог Ильи поддел командира стрельцов под седалище и перекинул его Яромиру. Яромир принял передачу головой, посылая Блудослава Алеше Поповичу и Добрыне. Два богатырских сапога взлетели одновременно, принимая пас и отправляя Блудослава в сторону ворот. Со скоростью пушечного ядра командир стрельцов ударился в воротные створки, распахнул их и улетел в темноту. В следующую секунду послышался мокрый шлепок, кто-то завизжал тонким старушечьим голосом, кто-то сочно выматерился, и все стихло.
— Через пару минут Блудослав вернулся. Он шел, осторожно передвигая ногами и обеими руками держась за мягкое место.
— Ироды! — произнес он с невыразимым упреком. — Из-за вас какую-то бабку пришиб!
— Ну что, нужна грамота? — сурово спросил Илья.
— Все равно нужна! — набычился Блудослав.
— Наш человек! — оттаял Илья. — Ну, так вот тебе грамота, читай! — он сунул под нос Блудославу «Кромешную подорожную». Тот зашевелил губами, с трудом постигая написанное.
— Порядок! — наконец шепнул он и лег пластом.
— А я что говорил? — Илья Муромец пожал плечами. — Поехали, братцы! А ты, Пахом, это… смотри, там какая-то бабка лежит. Не задави ее дополнительно! Старушку и так, видать, прибили!
6.
Дормидонт, Великий князь Лодимерский, лежал на лавке, скрестив на груди пухлые ручки и задрав кверху пшеничную бороду. Короткое пламя свечи бросало на Дормидонта дрожащий трагический свет. На полу лежала здоровенная книжища в кожаном переплете. Толстые страницы дыбились и распирали книжку изнутри, словно населяющие ее герои хотели вырваться на свободу. В тереме было тихо, только издалека, с верхнего яруса доносились неразборчивое девичье бормотание и чей-то восторженный бас: «Это чей такой животик? А ножка чья? А это что у нас такое, черненькое…»
За дверью послышались вкрадчивые, подхалимские шаги, и через минуту в горницу заглянула завитая голова с круглыми глупыми глазами и по-лакейски загнутыми вверх усиками. Голова сладостно улыбнулась и паточным голосом произнесла:
— А не желает ли ваше величество отведать рахат-лукумчика? А шакир-чурекчиков не хочет ли откушать? Есть бухалово из Бухарин — по-ихнему шербет!
С минуту голова вслушивалась и вглядывалась в полутьму. Обычно в ответ раздавалось: «Давай, Ульрих, тащи, да побольше!» Реже: «Уйди, сволочь, не видишь, мы с царицей заняты!» И совсем уж редко звучало загадочное: «Ты есть хто? Тварь дрожащая или право имеющий? Альзо шпрах Заратуштра!»
Каждый раз, услышав такое, лакей Ульрих на цыпочках уходил к себе в каморку, съедал от волнения весь рахат-лукум и предавался размышлениям о свойствах человеческой души.
Но сейчас ответа не последовало. Ульрих сделал шаг вперед и ахнул. Вот он, царь-надежа! Лежит, аки младенец, ручки на груди, головка задрана, и бороденка так жалобно торчит! Ульрих облился холодным потом и попятился. Захлопнул дверь, привалился к ней спиной и только тогда взвыл с паскудным надрывом, перемежая всхлипывания жеванием рахат-лукума:
— Помер царь-батюшка! Скончалси!
— Что ты мелешь, дура-лошадь?! — из темной ниши выдвинулся стрелец, дыхнул на нежного Ульриха луковым перегаром. — Спит небось государь!
— А ты сам погляди! — зашептал Ульрих. — Лежит как полено, и книжка на полу. До смерти зачитался, соколик!