Потом все успокоилось, стихло. Она лежала подле меня, тихо и счастливо рыдая. Шептала:
— Спасибо тебе. — Снова и снова: — Спасибо. Спасибо.
— Элиза. — Я нежно ее поцеловал. — Не надо меня благодарить. Я был с тобой там, на небесах.
— О?о, — прошептала она, испуская сдерживаемый вздох. — Да, это были небеса.
Обхватив меня за шею руками, она долго смотрела на меня с улыбкой наслаждения и умиротворения.
— Я бы умерла, Ричард, если бы мы не были сегодня вместе. — Она тихонько вздохнула. — Только представь — я бы умерла, — сказала она, целуя меня в щеку. — Омолодиться в твоих объятиях. Возродиться в качестве женщины.
— О да, ты — женщина, — сказал я. — И какая женщина.
— Надеюсь, да. — Легким касанием пальцев она пробежала по моей груди. — Меня настолько снедало безумие, которое ты во мне пробудил, что не знаю, доставила ли я тебе радость.
— Ты доставила мне большую радость. — Глядя на неуверенное выражение ее лица, я улыбнулся. — Если хочешь, я прикажу высечь это в камне.
Нежно улыбнувшись мне в ответ, она окинула взглядом свое тело.
— Скажи, я ужасно худая? — спросила она.
Отодвинувшись, я взглянул на ее маленькие выпуклые груди, плоский живот, талию, настолько узкую, что я мог, казалось, обхватить ее ладонями с вытянутыми пальцами обеих рук, стройные ноги — все ее розовое упоительное тело.
— Ужасно, — подтвердил я.
— О?о.
Голос ее прозвучал так испуганно, что я готов был смеяться и рыдать одновременно, страстно целуя ее щеки и глаза.
— Я обожаю твое тело, — сказал я. — И не смей никогда называть его по?другому, кроме как совершенством.
Наш поцелуй был долгим и страстным. Когда мы оторвались друг от друга, она взглянула на меня с выражением полнейшей преданности.
— Я хочу быть для тебя всем, Ричард, — сказала она.
— Так и есть.
— Нет. — Она мягко и смущенно улыбнулась. — Я знаю, как неопытна в любви. Разве могло быть иначе? — Ее улыбка стала чуть проказливой.
Разве могло быть иначе? — Ее улыбка стала чуть проказливой. — У меня нет образования, сэр, нет опыта. Двигаюсь я неуклюже и забываю роль. Я забываю даже само название пьесы — настолько ею поглощена. — Она медленно провела пальцами по моей спине. — Я забываю буквально все, — сказала она. — На сцене я теряю рассудок, но мне это нравится — каждая секунда.
Теперь ее взгляд выражал откровенную чувственность. Она вдруг подалась вперед, и мы долго целовались, не в силах насытиться вкусом губ друг друга.
Наконец мы все же смогли прервать поцелуй, и я улыбнулся.
— Эта роль просто создана для тебя, — сказал я.
Ее детский смех так меня восхищал — мне казалось, сердце мое разорвется от счастья. Я крепко прижал ее к себе.
— Элиза, Элиза.
— Я люблю тебя, Ричард, так тебя люблю, — шептала она мне в ухо. — Ты меня, наверное, возненавидишь, потому что я снова голодна.
Я со смехом выпустил ее из объятий, и она заставила меня ненадолго встать, пока перестилала постель. Потом она сбегала в другую комнату, вернувшись с двумя яблоками, и мы лежали друг подле друга на прохладных простынях и ели яблоки. Вынув семечко из своего яблока, она прилепила его к моей щеке, что заставило меня улыбнуться и спросить ее, что она делает.
— Подожди, — сказала она.
Через несколько секунд яблочное семечко отвалилось.
— Что это значит? — опять спросил я.
Ее улыбка сделалась грустной.
— Что ты меня скоро покинешь, — ответила она.
— Никогда.
Но она не повеселела, и я легко ущипнул ее за руку.
— Кому ты веришь? Мне или яблочному семечку?
К моему огорчению, улыбка ее так и осталась грустной. Она снова пристально вглядывалась мне в глаза.
— Мне кажется, ты разобьешь мне сердце, Ричард, — вдруг тихо сказала она.
— Нет. — Я старался говорить как можно более убедительно. — Никогда, Элиза.
Она явно хотела рассеять грусть.
— Хорошо, — кивнула она. — Я верю тебе.
— Ну еще бы, — с притворной сварливостью отозвался я. — Кто?нибудь вообще слыхал о гадании по яблочному семечку?
Это уже было лучше. Теперь в ее улыбке не чувствовалось примеси печали.
— Надеюсь, ты все?таки напишешь для меня пьесу, — сказала она. — Мне бы хотелось сыграть в твоей пьесе.
— Попытаюсь, — пообещал я.
— Отлично. — Она поцеловала меня в щеку. — При условии, конечно, — с улыбкой прибавила Элиза, — что после всего этого я вообще захочу играть.
— Захочешь.
— И если захочу, — продолжала она, — а я знаю, что, разумеется, захочу, то на сцене я буду другой — буду женщиной. — Вздохнув, она прижалась ко мне, обнимая меня за шею. — Прежде я чувствовала себя такой неуравновешенной. Внутри меня всегда происходила борьба — рассудок против чувств. Твоя любовь наконец?то уравновесила чаши. Если вчера вечером или сегодня я была с тобой холодна…
— Не была.
— Была. Знаю, что была. Просто я напоследок сопротивлялась тому, что должно было скоро наступить и чего я страшилась — высвобождению через тебя того, что скрывала все эти годы.
Она поднесла мою руку к губам и нежно ее поцеловала.
— Всегда буду тебя за это благословлять, — молвила она.
В ней снова проснулось желание, столь долго не утоляемое. На этот раз она не сопротивлялась, но, радостно сбросив все оковы, отдавалась мне и брала все от меня.
Теперь ее любовь проявлялась настолько безудержно искренне, что, достигнув вскоре наивысшей точки, она запрокинула голову, вытянув руки вдоль тела, неистово сотрясаясь и исторгая стоны не сдерживаемой ничем радости. И я снова глубоко проник в нее, надеясь, что она зачнет ребенка в своем чистом, прекрасном теле.