— Я вам помогу, — объявил он.
Это прозвучало скорее как приказ, чем как предложение.
— Не стоит беспокоиться, — произнесла Элиза таким обескураженным тоном, что я подумал, не потерял ли больше, чем выиграл.
— Элиза, я не могу этого допустить, — сказал он.
— Не можете…
Она осеклась, лицо ее вдруг застыло.
Больше ничего сказано не было. Повернув от стола, я почувствовал, как ее пальцы вцепились в мою руку. Взглянув же на Робинсона, подивился выражению злобы на его лице — сжатые в тонкую полоску побелевшие губы, прикованные ко мне черные глаза. Это было выражение «злобной решимости», если я вообще у кого?то такое видел.
Я стал шептать Элизе что?то утешительное и тут вспомнил, как говорил ей о своем неважном самочувствии. Я спрашивал себя, стоит ли мне изображать больного и дальше, но, осознав, что в конечном итоге должен буду сказать ей правду, неловко замолчал, пока мы шли через зал. Неловко, так как тогда мне казалось, что за нами следят глаза каждого обедающего, в том числе и Робинсона. По прошествии времени я уверился в том, что большую часть из этого я выдумал.
Мы пошли по коридору, ведущему на террасу, и я недоумевал, куда она меня ведет. Меня направляли ее руки — в этом сомневаться не приходилось.
— Вы собираетесь столкнуть меня в океан, — сказал я.
Она не ответила, глядя прямо перед собой с выражением на лице, от которого мне стало не по себе, — ни следа сочувствия.
— Снова приношу свои извинения, — сказал я. — Я знаю, что…
Рассердившись на себя, я замолчал. Хватит извиняться, подумал я. Мне хотелось вызволить ее из Большого коронного зала, и я это сделал. «В любви и на войне все средства хороши», — вспомнил я поговорку. «Не будь банальным», — тут же укорил я себя.
Когда она открыла наружную дверь и я увидел ведущий вниз темный и крутой лестничный марш, то невольно отшатнулся.
— Держитесь за перила, — сказала она, очевидно приняв мою реакцию за страх.
Почувствовав себя еще более виноватым, я кивнул и шагнул вперед.
Я заметил, что к Пасео?дель?Мар спускаются две лестницы — одна на юг, вторая на север. Мы пошли по северной лестнице. Я старался спускаться не слишком быстро, делая вид, что мне становится легче от морского ветра, дующего в лицо. Долго притворяться больным не было смысла; я, разумеется, не хотел, чтобы она считала меня каким?то заморышем. И все же нельзя было допустить, чтобы мое выздоровление казалось чудом. Если уж быть совсем честным, я с наслаждением ощущал прикосновение ее плеча и тепло ее пальцев в своей руке.
Теперь мы шли по приморской аллее, и Элиза, держась за мою руку, вела меня к другой короткой лесенке, спускающейся по обсаженному маленькими пальмами откосу шириной около шести футов. На ветру гремели жесткие пальмовые листья. Впереди механически рокотал прибой, тревожа своей близостью. Луна спряталась за облака, и я едва различал быстро катящиеся волны. Казалось, они вот?вот нас накроют.
Спустившись по лестнице, мы пошли по другой дорожке. Я не сомневался, что вскоре нас окатит брызгами прибоя или даже волнами, поэтому обеспокоенно сказал Элизе:
— Сейчас у вас намокнет платье.
— Нет, — только и ответила она.
Несколько секунд спустя я увидел, что линия прибоя дальше, чем я полагал, а край дорожки расположен в шести?семи футах над каменным волнорезом.
Несколько секунд спустя я увидел, что линия прибоя дальше, чем я полагал, а край дорожки расположен в шести?семи футах над каменным волнорезом. У края стояла скамья, к которой подвела меня Элиза. Я послушно сел. Поколебавшись, она опустилась рядом, велев мне глубоко дышать.
Рискуя снова рассердить ее, я положил голову ей на плечо. «Нахал», — подумал я, усмехнувшись про себя. Мне, в общем?то, было все равно. В сознании пронеслись долгие часы подготовки к этому моменту. Я это заслужил и не собирался отдавать в порыве раскаяния. По крайней мере, не в тот момент.
Когда я положил голову ей на плечо, она сначала напряглась. Теперь я чувствовал, что напряжение постепенно ослабевает.
— Вам лучше? — спросила она.
— Да. Спасибо.
Может быть, мне следует постепенно высвобождаться из глубин лицемерия, а не всплывать одним махом в исповедальном порыве, что наверняка ее рассердит?
— Элиза?
— Да?
— Скажите мне одну вещь.
Она ждала.
— Почему вы так добры ко мне? С самого момента нашей встречи я только и делаю, что вас расстраиваю. Я не имею права ожидать такой доброты. Пусть все так и останется, — поспешно добавил я, — ради бога, пожалуйста, пускай будет так, но… почему?
Она не ответила, и я задумался о том, есть ли у нее для меня ответ или я лишь еще больше усложнил ситуацию.
Она так долго мне не отвечала, что я уже перестал ждать ответа. Но она заговорила.
— Я скажу это, — начала она, — и ничего больше. Пожалуйста, не просите у меня объяснений, потому что их нет.
Я снова ждал, чувствуя в груди тревожное биение сердца.
— Я вас ждала, — сказала она.
Я так сильно вздрогнул, что она испугалась.
— Что с вами?
Я не мог говорить, а бессознательно поднял голову, и моя щека коснулась ее щеки. Она хотела было отстраниться, но не стала, услышав мой тихий вздох. Я подумал даже, что, если бы мне пришлось умереть прямо на месте, щека к щеке, когда у меня в сознании отпечатались ее слова, я умер бы не ропща.