Я почувствовал, как сердце бешено застучало в груди.
— Она сказала, что, когда мне будет двадцать девять лет, я встречу… — она запнулась, — мужчину. Что он придет ко мне… — она прерывисто вздохнула, — при очень странных обстоятельствах.
Я в ожидании смотрел на ее прелестный профиль. Не дождавшись продолжения, напомнил:
— А вторая часть?
Она сразу же заговорила:
— В нашей труппе есть портниха, Мэри, мать которой была цыганкой. Говорят, она обладает… как это назвать? Даром прорицания.
Теперь сердце у меня колотилось очень сильно.
— И что? — пробормотал я.
— Полгода назад она сказала мне…
Элиза смущенно замолчала.
— Пожалуйста, продолжайте, — попросил я.
Поколебавшись, она послушалась.
— Что я встречу этого… мужчину в ноябре.
Я услышал, как она сглатывает.
Я услышал, как она сглатывает.
— На берегу, — закончила она.
Взволнованный тем, что она сказала, я не мог произнести ни слова. Случившееся в моей жизни чудо теперь, казалось, уравновешивается чудом, происшедшим в ее жизни. Не то чтобы я считал себя единственным для нее мужчиной в мире — ничего подобного. Просто я испытал некое чувство, которое можно было назвать только благоговением перед чудом нашей встречи.
Она обрела дар речи раньше меня. Смущенно махнув правой рукой, она сказала:
— В то время я не имела малейшего представления о том, что мы привезем «Священника» на пробный спектакль. Приглашение пришло несколько месяцев спустя. И я никогда не связывала «Дель Коронадо» с тем, что сказала мне Мэри.
Казалось, она вглядывается в свою память.
— И только когда мы приехали в гостиницу, ко мне все вернулось, — продолжала она. — Во вторник вечером я долго смотрела в окно, когда вдруг вид пляжа заставил меня вспомнить то, что говорила портниха. А потом и то, что говорила индианка.
Повернув голову, она с упреком взглянула на меня. Истинный боже, то был очень мягкий упрек.
— С того момента я веду себя очень странно, — призналась она. — Вчера на репетиции я играла ужасно.
Я вспомнил, что вчера вечером говорил Робинсон.
— Забывала целые куски роли, упускала замечания режиссера. Со мной никогда такого не было. Никогда. — Она покачала головой. — А вот теперь случилось, и я все делала не так. Единственное, что я могла, — это думать о том, что сейчас ноябрь, я на побережье, и мне говорили — не один, а два раза, — что в это время и в таком месте я встречу мужчину. Я не хотела встречать мужчину. То есть…
Она замолчала, и я почувствовал ее возбуждение оттого, что она открыла больше, чем собиралась. Жестом рук она словно отмахивалась от своего разоблачения.
— Во всяком случае, — сказала она, — вот почему я спросила: «Это вы?» Теперь понимаете? — Она снова покачала головой с подавленным видом. — Когда вы ответили: «Да», я едва не потеряла сознание.
— А я едва не потерял сознание, когда услышал вопрос: «Это вы?»
Она бросила на меня быстрый взгляд.
— Так вы не знали, что я вас жду?
Я надеялся, что не совершаю страшной ошибки, но понимал, что отступать уже нельзя.
— Нет, — сказал я.
— Тогда почему вы сказали «да»? — спросила она.
— Чтобы вы меня признали, — ответил я. — Я действительно верю, что нам суждено было встретиться. Просто не знал, что вы меня ждете.
Она напряженно смотрела на меня.
— Откуда вы пришли, Ричард? — спросила она.
Я едва не признался — в ту минуту признание казалось таким естественным. Лишь в последний момент сработала некая внутренняя осторожность, заставившая меня осознать, что одно дело, когда индианка или цыганка предсказывает будущее, и совсем другое — когда некто, пришедший из этого будущего, с шокирующей ясностью его высвечивает.
Не дождавшись ответа, она издала возглас отчаяния, отозвавшийся во мне болью.
— Ну вот, опять. Эта пелена, которой вы меня окутали. Эта тайна.
— Я не хотел вас окутывать тайной, — возразил я. — Хотел лишь оградить.
— От чего?
И опять у меня не нашлось ответа, который прозвучал бы разумно.
— Не знаю, — сказал я и, увидев, что она отодвигается от меня, быстро добавил: — Чувствую лишь, что это вам навредит, вот и не могу этого сделать. — Я потянулся к ее руке.
— Я люблю вас, Элиза.
Не успел я к ней прикоснуться, как она встала и нервно отошла от дивана.
— Это нечестно! — воскликнула она.
— Простите, — молвил я. — Просто я… — Что я мог сказать? — Настолько сильно предан вам, что мне трудно…
— Я не могу никому быть преданной, — прервала она меня.
Огорошенный, я молча сидел и смотрел на нее. Она стояла у окна со скрещенными руками, глядя на океан. Я чувствовал в ней страшное напряжение — нечто такое, что она сдерживала в себе лишь огромным напряжением воли. Нечто такое, чего я не надеялся постичь. Я лишь понимал, что ощущение близости, с такой силой испытанное мной несколько минут назад, теперь утрачено.
Думаю, она почувствовала мое потерянное состояние, поняла, по крайней мере, что чересчур резко меня одернула, ибо проговорила мягче:
— Прошу вас, не обижайтесь. Дело не в том, что вы мне… не нравитесь — конечно, нравитесь.
Повернувшись ко мне, она тихо застонала.
— Знали бы вы, как я жила, — призналась она. — Знали бы вы, до какой степени мое поведение в отношении вас отличается от того, что я делала раньше…