— Все в порядке?
Я понимал, что совершаю ошибку, но противиться не было сил. В ответ я прошептал:
— Я вас люблю.
Щетка дернулась в ее руке, и я заметил, как напряглась кожа на ее щеках. Прежде чем я успел извиниться, стук послышался вновь, и голос позвал:
— Элиза?
Я содрогнулся. Это был голос старшей по возрасту женщины. «Ну вот и все», — пронеслась мысль.
Услышав мой шепот, Элиза резко выпрямилась. Потом пошла к двери.
— Простите, — выдавил я.
Она обернулась ко мне, но не ответила. С трудом сглотнув — мне опять хотелось пить, — я выпрямился и встал, зная, что, когда войдет миссис Маккенна, должен быть на ногах.
Поднявшись слишком резко, я потерял равновесие и чуть не упал, но успел ухватиться за спинку стула. Я взглянул на Элизу. Остановившись у двери, она с тревогой наблюдала за мной. Какой ужасный, вероятно, это был для нее момент.
Я кивнул.
— Все в порядке.
Ее губы слегка раздвинулись, и она тихонько вздохнула — или, скорее, вознесла молчаливую молитву. Видно было, как, повернувшись к двери, она собралась с духом, а потом потянулась к ручке.
Вошла миссис Маккенна и принялась что?то говорить дочери, но сразу же замолчала, увидев в комнате меня. Лицо ее выражало изумление и досаду. Что она подумала? В моей памяти пронеслись воспоминания из прочитанного. Известно было, что до этого самого дня ее дочь не имела знакомств с мужчинами, кроме самых поверхностных. Тесные контакты, и то сугубо деловые, она поддерживала лишь с Робинсоном.
Должно быть, миссис Маккенна была сильно поражена, натолкнувшись в гостиничном номере Элизы на совершенно незнакомого мужчину. Она пыталась сдержаться, но шок оказался чересчур велик.
Заговорив, Элиза хорошо контролировала свой голос — голос великолепной актрисы, произносящей строчки диалога. Не знай я истинного положения вещей, мог бы поклясться, что она абсолютно спокойна.
— Мама, это мистер Кольер, — сказала она.
Этикет. Уравновешенность. Безумие.
Не могу понять, откуда у меня взялись силы пересечь комнату, легко пожать руку миссис Маккенна и с улыбкой поклониться.
— Здравствуйте, — сказал я.
— Добрый вечер, — отстраненно откликнулась она.
Это было лаконичное признание моего существования и одновременное выражение сомнения в его правомерности. Как ни странно, чопорность ее тона помогла мне быстро прийти в себя.
Как ни странно, чопорность ее тона помогла мне быстро прийти в себя. Несмотря на мое смущение, ее церемонность и нескрываемое неодобрение позволили мне разглядеть за аристократической позой бывшую актрису, не слишком умелую в представлениях подобного рода.
Дело не в том, что она сознательно разыгрывала для меня эту сценку, но эффект получился именно таким. Не сомневаюсь, что она была искренне оскорблена моим присутствием. Но ее эмоции в отношении меня имели чрезмерное выражение. Короче говоря, она явно переигрывала. Были видны швы. Она почерпнула свои манеры в примитивном сельском театре и не дотягивала до гранд?дамы, как бы ни пыталась меня в этом уверить. Сейчас она повернется к дочери, подняв брови в ожидании объяснения… Она сделала именно это, и, несмотря на непроходящую нервозность, я почувствовал, что меня разбирает смех.
— Мистер Кольер остановился в этой гостинице, — объяснила Элиза. — Он приехал посмотреть пьесу.
— Вот как?
Миссис Маккенна окинула меня холодным взглядом. Я знал, что ей хочется спросить: «А кто он такой и что делает здесь, в твоем номере?» Но проявлять подобную грубость было не принято. Я впервые мысленно одобрил правила этикета 1896 года.
Молчание подсказало мне, что я должен помочь Элизе, а не бросать ее на произвол судьбы в ожидании, что она самостоятельно разъяснит мое присутствие. Вряд ли она смогла бы это сделать, если бы я не поддержал ее.
— Мы с вашей дочерью познакомились в Нью?Йорке, — солгал я. Не имею понятия, насколько успешно. На меня нашло внезапное вдохновение. — После представления «Кристофера?младшего»[5], — добавил я. — Возвращаюсь из деловой поездки в Лос?Анджелес и вот решил остановиться в гостинице, чтобы посмотреть завтра пьесу.
«Хорошая история, Кольер», — подумал я. Первоклассное притворство.
— Понимаю, — холодно откликнулась миссис Маккенна. Но она совсем этого не понимала. Неважно, какой была моя история, — я не имел права находиться в гостиничном номере ее дочери. — Чем вы занимаетесь? — спросила она.
Я не ожидал именно этого вопроса, и у меня от смущения отвисла челюсть. К тому моменту, как до меня дошло, что правда проще притворства, она сочла мой ответ ложью — не сомневаюсь.
— Я писатель, — сказал я.
И почувствовал, как весь внутренне сжался. Пусть Бог мне поможет, если она спросит, что я пишу.
Она не спросила. Я уверен, ей было наплевать, кто я и чем занимаюсь, она лишь хотела, чтобы я поскорей убрался из комнаты ее дочери. Все это прозвучало в ее голосе, когда она повернулась к Элизе и пробормотала:
— Ну что, дорогая моя? (Не пора ли прогнать этого нахала?)
Я любил Элизу все больше за то, что она не поддалась на давление матери, хотя, безусловно, имела все основания это сделать. Она царственно вздернула подбородок, что говорило о ее врожденных актерских способностях больше, нежели все прочитанные мной книги, и объявила: