Лудицкий не сдавался. Он все еще пытался одолеть свою жертву. Его желание пошло на убыль, он сам уже не понимал, зачем это все надо, только остановиться не мог.
Вошедшая в раж Юленька отскочила, сорвала со стены пистолет и изо всех сил ударила несостоявшегося насильника по голове.
Какое-то время Петр Ильич продолжал нависать над Наташей, а затем с грохотом обрушился на пол.
Сознание вернулось к нему практически сразу. Болел затылок, ныла укушенная рука, горела шея, а самое страшное, пришло осознание собственного поступка. Осознание, вдвойне усиленное известием о возвращении Кабанова.
Девушки тяжело дышали, никак не могли прийти в себя. Наташа машинально поправляла туалет, а экс-депутат сидел на полу, держался руками за голову и тихонько стонал.
— Наташа, как ты? — На Лудицкого Юленька не смотрела. Мало ли какой предмет может валяться в доме?
— Хорошо, — чуть улыбнулась подруге девушка, а затем неожиданно пнула Петра Ильича носком ноги под ребра.
Дыхание Лудицкого перехватило. Его никогда не били, разве что в позабытом детстве, и удар показался ему очень болезненным.
Юленька ободрительно улыбнулась. Хорошо хоть, добавлять не стала. Вместо этого она вспомнила новость, с которой минуту назад влетела в комнату, и повторила:
— Наши возвращаются. И «Кабан», и «Лань», а с ними еще два корабля. Часа через два войдут в бухту.
Наташа всплеснула руками. Во время борьбы она не расслышала слов подруги, и радость грядущей встречи для нее была полной неожиданностью.
— Надо готовиться! Скорее!
Еще секунда — и девушки умчались бы искать кухарку, заказывать ей парадный обед, помогать в этом деле, а заодно и наводить на себя марафет, дабы предстать перед своим мужчиной неотразимыми и прекрасными.
— Простите! — вопль позабытого Лудицкого остановил подруг уже в дверях. — Бес попутал! Никогда! Ни единым словом! Сам не знаю, что нашло! Не губите! — скороговоркой выкрикивал Петр Ильич, подползая на коленях к девичьим юбкам.
— Бес попутал! Никогда! Ни единым словом! Сам не знаю, что нашло! Не губите! — скороговоркой выкрикивал Петр Ильич, подползая на коленях к девичьим юбкам. На его лице был написан такой ужас, будто не о прощении шла речь — о жизни и смерти.
Или так оно и было?
Выгони Командор своего бывшего начальника и нынешнего слугу — и что дальше? Куда податься? Денег нет, положения нет, профессии нет. Из своих никто больше не примет, чужим он и подавно не нужен. Как бы ни была велика потребность в рабочих руках, однако если эти руки из одного места растут, а под другое заточены, для чего такие нужны? Подыхай под забором. О бомжах никто не думал даже в начале двадцать первого века, так что говорить о конце семнадцатого?
И это если еще Кабанов не прибьет сразу. Главное, будет в полном праве. Шутка ли, слуга возжелал женщину своего господина? Да еще силой! А оттого что не получилось, наказание меньше не станет. К ответу Командора никто не привлечет. Напротив, будут рассказывать друг другу в тавернах о лихости предводителя пиратов, заключая неизменным: «Молодец!»
Девушки переглянулись. Они тоже прекрасно понимали это. И как бы ни был велик гнев на Лудицкого, однако его виновник был настолько жалок… Даже не загнанный зверь — червяк, насекомое. Раздавить такого — только мараться. Да и радость возвращения…
— Хорошо, — от имени обеих произнесла Наташа. — Но если хоть раз хоть в чем-то…
— Христом Богом! — взвыл Лудицкий, до злополучной одиссеи никогда не вспоминавший ни о каких святых.
Девушки упорхнули, а он все продолжал стоять на коленях, и в его глазах стояла тоска, которую люди почему-то называют собачьей.
19
Кабанов. Визит Мишеля
— Сережа! Там к тебе идет Мишель.
Шел только третий день после возвращения из плавания. Неизбежные кутежи, сначала — со всей командой, потом — в более тесном кругу, довели меня до состояния, которое можно отразить известной фразой: «Уж лучше бы я умер вчера!» К тому же бурные ласки моих подруг лишили меня последних сил, и что-то делать мне было трудновато.
В довершение всех бед никто из французов так и не додумался до живительного рассола. Приходилось утолять жажду слабеньким вином, которое клонило меня в сон. В итоге из постели я выбирался, лишь чтобы в очередной раз приложиться к кувшину. И почти сразу рухнуть обратно.
Я очень хорошо отношусь к Мишелю. Только лучше бы ему зайти попозже. Вдруг хоть тогда я сумею приобрести более-менее человеческий вид.
Едва сдерживаясь, дабы не закряхтеть, я кое-как поднялся и принялся одеваться.
Мишель — дворянин, и при нем совестно находиться в непотребном виде.
Хуже всего было вновь влезать в сапоги. Должно быть, я несколько постарел. Ноги мои порой болят, хотят побыть свободными от обуви. Иногда я с завистью посматриваю на матросов. Те постоянно ходят по кораблю босиком, мне же приходится оставаться на высоте положения и щеголять при полном параде. Ботфорты, камзол, шляпа…
Из всего джентльменского гардероба лишь шпага да пистолеты не вызывают у меня никаких нареканий. Как не вызывало у моих современников ношение мобильного телефона. Удобно, и частенько бывает необходим.
Шпагу и кинжал я цепляю и сейчас, а вот от остального своего арсенала воздерживаюсь. Дом не палуба, смотреться будет диковато. Тем более при приеме друга.