Потом он не спеша позавтракал, и лишь после этого посмотрел — сколько там осталось лететь. Обещанные Коллегой странности просто надоели. Даже бояться их расхотелось. Возможно потому, что женщина-морок, гостья не то из прошлого, не то из подстегнутого чем-нибудь неясным подсознания, не то действительно из саркофага, поспешно сбежала от Павла, хотя он сначала здорово передрейфил, и страхи его были похожи на бессмысленный детский ужас перед тем-кто-сидит-в-темноте-под-кроватью.
Аппаратура скаута рассчитывала восемнадцатый прыжок из двадцати семи. Значит, осталось еще десять. А это от полусуток до трех. Если, разумеется, не будет сбоев, а по наблюдениям Павла привод Роя со сбоями расправлялся не в пример быстрее остальных приводов. Так что, можно потерпеть.
— Не дождетесь, — агрессивно буркнул Павел, машинально оборачиваясь в сторону грузового отсека. — Не сойду я с ума.
Он пошарил по управляющим меню и поинтересовался — есть ли у шлюза в грузовой отсек блокировка. По идее в родных скаутах Роя ее быть не должно. Точнее, если она и есть, то наоборот изнутри грузового отсека, где хозяйничает матка. Но этот-то скаут явно адаптировали в расчете на факт, что мыслящий и пилот — это одно и то же существо, и место ему — в рубке.
Все оказалось проще. Блокировка имелась, но не с пульта в рубке, а с локального пульта у шлюза, причем ориентирована она была именно так, как хотелось Павлу: он мог запереть шлюз так, что изнутри грузового отсека открыть его стало бы невозможно.
И Павел Неклюдов, чувствуя себя победителем, сделал это.
— Не нужны вы мне! Не нужны! И чешуя ваша паршивая мне не нужна…
Он не договорил: скаут прыгнул в восемнадцатый раз. Пара мгновений двойственности, и в который раз ни малейших возмущений. Ни намека на тряску.
Ему осталось девять пульсаций. Две трети от первоначального числа.
Время до девятнадцатой пульсации удалось даже продремать в кресле перед пультом. Пока Павел находился в нем, автоматика свет в рубке не гасила. До двадцатой — ходил кругами около пульта, то в одну сторону, то в другую.
После двадцать первой его снова сморило — на полу, под гамаком.
Видимо, на этом кораблике все странности обострялись во время, пока пилот спит.
Неожиданное чувство тошноты мигом оборвало сон. Павел судорожно сглотнул и раскинул руки, не находя опоры. В рубке снова было почти темно, и Павел пополам с ужасом и изумлением осознал, что парит между пищевой камерой и косо тянущимся от стены к стене гамаком.
Невесомость забавлялась, неторопливо гоняя его, словно рыбку по аквариуму, по рубке скаута.
«Почему невесомость? — встревожился Павел. — Аппаратура вырубилась, что ли?»
Ценой неимоверных усилий ему удалось дотянуться до гамака, причем ушло на это не меньше пятнадцати минут. Оттуда подтянуться к стене и перелететь к креслу у пульта было уже неизмеримо легче. А кресло, естественно, было снабжено ремнями.
Пристегнувшись, Павел взялся за клавиатуру, и с немым изумлением убедился, что приборы показывают нормальное тяготение — чуть меньше земного. Вероятно, среднее тяготение, пригодное расам, для которых Рой готовил этот корабль.
Едва Павел взглянул на прибор, моментально вспыхнул свет; тело прижало к креслу. На миг показалось, что теперь тяготение нарастает, но испугаться как следует он все же не успел.
Оставалось пять прыжков, если верить компьютеру.
Пожалуй, это было последнее ясно запомнившееся событие за этот короткий перелет. Дальнейшее память услужливо покромсала, видимо спасая Павла от душевного расстройства. Остались разрозненные воспоминания: женщина, похожая на Юлию Юргенсон, беспрепятственно проходит через закрытый шлюз. Павел зачем-то рассыпает перед наружным шлюзом содержимое двух пакетов рациона. Гамак, наброшенный на кресло, словно ловчая сеть на зверя. Непонятно с какой целью сожженная в центральной камере куртка — как удалось добыть огонь Павел тоже не помнил, но твердо знал, что зажигалки у него не было и нет.
Непонятно с какой целью сожженная в центральной камере куртка — как удалось добыть огонь Павел тоже не помнил, но твердо знал, что зажигалки у него не было и нет. Бесплодная попытка скопировать в память бортового компьютера содержимое диска Коллеги и подправить адрес мгновенной почты. Некоторое количество малозначащих мелочей.
И главное, невероятно четкое воспоминание — Павел стоит пере открытым саркофагом, и саркофаг этот изнутри напоминает скорее вскрытую тушу какого-то большого зверя — сочащаяся сукровицей плоть, прожилки сосудов… Что-то вроде древнего скафандра, вросшего в эту плоть, а внутри скафандра — снова она, женщина с голографии; смотрит немного испуганно. Неожиданно на голову ей падает непрозрачный шлем, а саркофаг захлопывается.
Очень яркое воспоминание, а потом — тьма.
И, как вспышка, пробуждение.
Полузапутавшись в безвольно обвисшем гамаке, Павел сидел в кресле и тупо глядел в куб-экран. В кубе светилась короткая надпись на интере: «Финиш».
Некоторое время Павел соображал, что это значит. Возможно, именно это умственное напряжение помогло вынырнуть ему из нервного ступора.
«Финиш», — подумал он. — Может, я уже прилетел?»