— Нет. Но остров пустынен, там только скалы, камни и песок.
Ни зверей, ни растений, ничего живого.
— Зачем же он вам? Торговец говорил, что вы украшаете свои планеты и временами спускаетесь к ним с астроидов, чтобы вспомнить предков и побродить в их мирах… Но камни, скалы и песок — плохое украшение.
— Ты не прав. — Она повела рукой, и в воздухе, прямо над морем, повисло изображение Большого Каньона. — Разве это не прекрасно? Или другие пейзажи с вашей Земли… — Каньон сменился заснеженными вершинами Гималаев, затем появились скалы Тассили с рисунками древних охотников.
— Да, на это стоит поглядеть, — признал Вальдес. — Но не думаю, что мы продадим вам Джомолунгму или Чимборасо. Они нам слишком дороги.
— Вы продаете нам другое.
Новый взмах руки, и череда новых иллюзий выплеснулась на невидимый экран. Резко выдохнув воздух, Вальдес в изумлении уставился на них. Словно окно в другую жизнь раскрылось в небе, и плыли в нем кадры из земных картин, цветных и объемных, сделанных в этом и минувшем веке; то были фильмы гениальных мастеров, с великими актерами и вечным, как Вселенная, сюжетом. Он смотрел, как Орфей прощается с Эвридикой, как Ромео обнимает юную Джульетту, как мечется Меджнун, тоскуя по Лейле, как, склонившись над Дездемоной, Отелло тянет к ней дрожащие руки, как умирает в объятиях возлюбленного дама с камелиями. Любовь, любовь и снова любовь… Отчаянная, безнадежная, несчастная… Страсть, которая сильнее смерти…
— Это правда? — спросила Занту. — Все это случилось на Земле и записано вами в знак почтения к предкам? Чтобы потомки знали об их судьбе, страданиях, надеждах? Чтобы их имена сохранились в памяти, пока не истает время и не расточатся звезды?
— Записать эти истории было нельзя, в те эпохи мы не имели необходимых приборов, — сказал Вальдес. Потом, после паузы, добавил: — Все это выдумки, Занту, выдумки и в то же время — правда. Есть среди нас особые люди с даром к сотворению фантазий и иллюзий. Одни делают это с помощью слов, произнесенных или записанных, другие создают картины, изображающие то, что было, и то, чего не было, третьи рядятся в чужую жизнь, как мы в свои одежды, живут чужими чувствами, плачут, смеются, тоскуют, как давно ушедшие от нас или вовсе несуществующие люди. И мы им верим. Удивительно, но верим!
— Я тоже верю, — шепнула Занту. — Этот дар, о котором ты сказал, эта способность творить фантомы, неотличимые от реальности… такого нет ни у кого. Ни одна раса в этом с вами не сравнится. Вы великие лжецы, Сергей Вальдес с Земли, но ваша ложь дороже истины. — Она замолчала, потом ее зрачки расширились, губы дрогнули. — Подойди ко мне, — услышал Вальдес.
Он сделал шаг и остановился.
— Ближе, — тихо промолвила она, — еще ближе. Возьми меня за руку.
Ее кожа была шелковистой, нежной. Собственная пятипалая ладонь показалась Вальдесу чем-то неестественным — слишком широка и груба. Он заметил, что дыхание Занту стало глубоким, маленькая грудь с крохотными вишнями сосков вздымалась быстро, учащенно. Признаки возбуждения у лоона эо были такими же, как у людей. Почему их считают псевдогуманоидами?.. — мелькнула мысль.
На этот раз ментальный контакт длился дольше. В тесном слиянии, не в силах отделить собственное «я» от сущности Занту, Вальдес парил в каком-то необозримом, заполненном светом пространстве. Здесь не имелось ни солнца, ни звезд, ни теней, ни мрака, а только серебристое сияние, что, как мнилось, поддерживает их в пустоте. Возможно, то была Великая Пустота, принимавшая души погибших астронавтов? Не темная и холодная, а озаренная великолепным блеском, не безысходная, но приносящая дар сопричастности; место, где обитали ушедшие близкие и друзья, где души любящих соединялись навек, где исчезали все различия меж ними.
Цвет кожи, количество пальцев или число хромосом, строение скелета, особенности желез внутренней секреции — все это тут не имело значения; во всяком случае, не большее, чем сброшенная лишняя одежда.
Руки Занту обнимали Вальдеса, губы скользили по его губам, и это было единственной реальностью в светлом теплом мире, подаренном лишь им двоим. Он не мог прикоснуться к ее телу, будто не существующему и, кроме губ и рук, растворившемуся в пустоте, но мысли и чувства воспринимал с поразительной ясностью. В них доминировало удивление; казалось, Занту не понимала, как существо другой природы, отличное от соплеменников, способно слиться с ней. Была, однако, радость, и Вальдес ощущал, как она вытесняет тоску одиночества и страх подобно приливному валу. Эта бурная мощная волна делалась все выше, накатывалась все стремительнее, превращалась в цунами, несла и кружила их в сияющей бездне, не имевшей пределов и дна. Все сильнее, все неистовее и быстрей…
Он очнулся. Рука Занту лежала в его руке, ее ресницы трепетали, и в синих глубоких глазах таились изумление и счастье. Вальдес наклонился и поцеловал ее губы — в яви, не в призрачном трансе, соединявшем их мгновение назад.
— Это какой-то знак? — прошептала она.
— Да. Так выражают приязнь на моей планете, в мире людей.
— Но я не человек…
— Разве это важно?