— Мы их уже помянули, — возразила Инга.
— Помянули, — согласился Птурс. — Была бы водка, раз помянули — и довольно, а тут ширьяк. Им дважды надо поминать, для крепости. Так что ты со мной, девонька, не спорь.
Они выпили: мужчины — на два пальца, Инга — чуть-чуть, чтобы поддержать компанию. Птурс крякнул, сунул медальон в щель под столом и заказал еще бутылку. Она прилетела на круглом маленьком подносе.
Столиков в заведении было только три, и два из них пустовали — народ гулял внизу, в «Пигге» и Других кабаках, отмечая победу над дроми. Причину их уединения Вальдес не знал, подозревая, впрочем, что Птурс и Кро вступили в сговор. Должно быть, бродила у них мысль насчет него и Инги, и нельзя сказать, что была она Вальдесу так уж неприятна, хоть и явилась со стороны. Кроме того, он чувствовал вину — как-никак, девушка его просила, а он ей отказал, хотя и сделал правильно; чистая нелепость тащить ее на штурм Крысятника. Но все же надо компенсировать отказ, и лучший способ — посидеть в компании, в престижном тихом месте, куда без славных ветеранов на порог не пустят.
Он бросил взгляд за окно, на волшебный Замок, сиявший на фоне вечернего неба, потом присмотрелся к картинам, украшавшим салон. Висело тут полдюжины полотен; два больших назывались «Даная» и «Утро в сосновом лесу» и, судя по надписям, были копиями шедевров, уцелевших случайно в эпоху Вторжения. Четыре остальных представляли собой портреты литераторов: сэр Вальтер Скотт в рыцарских доспехах, Роберт Стивенсон в костюме моряка, Дюма-отец в мушкетерской шляпе и Мисаил бен Ахман в чалме с рубиновым аграфом. Похоже, рисовал их местный художник из китайцев — все казались слегка косоглазыми, а бен Ахмана украшали длинные жидкие усы.
Птурс тоже разглядывал писателей, и с особым вниманием — портрет Дюма-отца. Налюбовавшись, он разлил по рюмкам и промолвил:
— За «Трех Мушкетеров» тоже надо выпить. За Ивара, Боба Хайнса и Колю Хлебникова. Земля им пухом не будет, погибли они вдалеке от Земли и от Данвейта, как полагается каждому из нас. Хорошая смерть, быстрая и достойная… Пусть примет их души Великая Пустота!
— И пусть ее Владыки будут милостивы к ним, — добавил Кро.
Они выпили, и Птурс тут же разлил по новой.
— Я в таком темпе не могу, — сказала порозовевшая Инга.
Птурс с неодобрением хмыкнул:
— Ты что же, сестренка, не русская? Ты на Вождя погляди! Индеец ведь, а как огненную воду хлещет!
— Она тхара, — сказал Вальдес. — Нечего ее спаивать. Ты на себя посмотри, носорог тверской, и на нее!
Птурс посмотрел, и он тоже. Надо признать, не без удовольствия: сегодня Инга Соколова была чудо как хороша: серые глаза сияют, щечки разрумянились, светлые волосы уложены в прическу «взмах птичьих крыл». И не комбинезон на ней, а голубое открытое платье; точеные плечи, стройная шея, ложбинка меж грудей, маленький шрам от импланта — все доступно обозрению, и все, как тонкий аромат духов, чарует и пьянит.
— Ну, камерады, за мушкетеров… по второй, не чокаясь…
За окном подул ветер, и Замок отозвался хрустальным перезвоном.
— Ну, камерады, за мушкетеров… по второй, не чокаясь…
За окном подул ветер, и Замок отозвался хрустальным перезвоном. То была печальная мелодия — в битве за Крысятник погибли тринадцать бейри с экипажами и тридцать два десантника, но за Конвой Вентури Патруль рассчитался. Впрочем, долг в этой войне лишь возрастал, и подведение баланса ожидалось лишь в далеком будущем.
Птурс снова ухватился за бутылку. Инга прикрыла ладонью свой бокал.
— Мне хватит, Степан.
— Птурс!
— Почему? Разве Степан — плохое имя?
— Хорошее, но только для мирного времени, а воевать удобней с прозвищем. Ришар — Адмирал, Кро — Вождь, а Степан Раков — Птурс… — Он поднял голову, ткнул пальцем в портрет бен Ахмана и заявил: — Этот вот тоже никакой не Ахман, читал я его пацаненком и точно помню, что настоящее имя совсем другое. У них, у писак, это зовется… — Птурс наморщил лоб, — да, зовется псевдонимом. Птурс — мой псевдоним! И если я когда-нибудь сяду за мемуары, будут они Птурсовы, а не Степана Ракова!
— Сядешь, — усмехнулся Вальдес. — Если к тому времени не разучишься читать и писать.
— Вот и давайте выпьем, чтоб не разучился, — молвил Птурс и принялся разливать ширьяк. — Ты, девонька, пальчики-то отодвинь, не мешай емкость наполнить. Пальчики не для того, чтоб закрывать, они у нас чтобы держать, поднимать и опрокидывать… Вот так, умница! Давай! За то, чтобы Птурс дожил до своих мемуаров! Желательно, в добром здравии.
— Твое прозвище что-то значит? — спросила Инга.
— Конечно. Противотанковый ракетный управляемый снаряд… Самая лучшая кличка для канонира.
— Гаубица тоже подходит, — сказал Вальдес. — Или Мортира.
— Они женского рода. — Птурс повернулся к Инге. — Это он потому ерничает, рыбка моя, что нет у него почетного прозванья. А отчего нет? Молод слишком, не заслужил, хоть и выбился в коммаидеры.
— Сестры звали меня Пробкой, — признался Вальдес. Видение острова среди лазурных вод мелькнуло перед ним и растаяло в данвейтских сумерках.
— Почему?
— Плавал хорошо и ни разу не тонул. С дельфинами плавал… были у нас два дельфина, Зиг и Зага. Может, до сих пор живы.