Несколько месяцев сэр Эдмунд не мог придумать, что бы такое сделать. Но однажды воскресным днем, когда он лениво прогуливался по Кингстону, до его ушей долетели знакомые звуки. Звуки песнопения. Хлопки. Плач и стенания. Гул, страсть и исступление выплывали из каждой церкви и текли в густом ямайском воздухе, как будто исходя от невидимого хора. Вот оно, подумал сэр Эдмунд. В отличие от многих своих благородных соотечественников, называвших такое пение кошачьим концертом и считавших его варварством, сэр Эдмунд всегда любил в ямайских христианах их религиозное рвение. Ему нравилась мысль о радостной церкви, где можно чихнуть, или закашляться, или не вовремя пошевелиться и при этом священник не посмотрит на тебя с укоризной. Сэр Эдмунд был уверен, что Бог, при его-то мудрости, не мог задумать церковь, как мрачное место, где любой чувствует себя неловко, например как в Танбридж-Уэлс. Скорее всего, он хотел, чтобы было весело, чтобы там пели и плясали, топали ногами и хлопали в ладоши. И ямайские туземцы это понимали. Правда, иногда казалось, что они понимали только это. Он остановился перед самой оживленной церковью и задумался об удивительном различии между отношением ямайцев к Богу и своим отношением к работодателю. Он не впервые размышлял об этом. Как раз недавно, когда он сидел в своем кабинете и бился над задачей, которую сам себе поставил, пришли надсмотрщики и сообщили о трех забастовках, о том, что многие ямайцы спят или принимают наркотики в рабочее время, и о том, что все женщины (в том числе обе Боуден) жалуются на низкую зарплату и отказываются работать. Вот в этом-то все и дело. В любое время дня и ночи можно заставить ямайцев молиться, они всегда готовы прийти в церковь по любому религиозному поводу (даже самому сомнительному), но стоит надсмотрщику хоть на минуту отвлечься, как вся работа на табачной плантации прекращается. Как только они оказывались в церкви, их переполняла энергия, они выли и скакали, как сумасшедшие, но во время работы становились вялыми и безынициативными. Это приводило его в такое недоумение, что несколько лет назад он даже написал об этом письмо в «Глинер», вызывая желающих на переписку, но не получил удовлетворительного ответа. Чем больше Эдмунд размышлял над этим, тем яснее ему становилось, что в Англии дело обстоит ровно наоборот. Способность ямайцев верить и их неспособность работать и учиться восхищали. И напротив: можно было восхищаться способностью англичан работать и учиться и их неспособностью верить. И теперь сэр Эдмунд, уже собравшийся идти домой, понял, что он должен полностью изменить такое положение вещей! Сэр Эдмунд, человек довольно тучный (казалось, что внутри него может быть спрятан еще один человек), всю дорогу домой практически бежал вприпрыжку.
На следующий же день он написал в «Таймс» пламенное письмо, в котором объявил, что передает сорок тысяч фунтов группе миссионеров.
На следующий же день он написал в «Таймс» пламенное письмо, в котором объявил, что передает сорок тысяч фунтов группе миссионеров. Эти деньги следовало использовать на постройку большого здания в Лондоне, где ямайцы будут работать вместе с англичанами — паковать сигареты сэра Эдмунда, — а по вечерам англичане станут их обучать. Кроме основного здания фабрики полагалось построить еще и часовенку, чтобы по воскресеньям, как задумал сэр Эдмунд, ямайцы вели англичан в церковь и показывали им, какой должна быть настоящая вера.
Фабрику построили, и наскоро пообещав золотые горы, сэр Эдмунд отправил триста ямайцев в Северный Лондон. Через две недели с другого конца света ямайцы телеграфировали Гленарду о своем благополучном прибытии, а в ответ получили предложение выгравировать на доске с названием фабрики, уже носящей имя сэра Эдмунда Гленарда, девиз: Laborare est Orare. Первое время все шло хорошо. Ямайцы надеялись на Англию. Они старались не думать о холоде и согревались мыслью о внезапной горячей заботе сэра Эдмунда об их счастье. Но с каким бы энтузиазмом он ни брался за дело, его никогда не хватало надолго. Его короткая память была вся в дырах, из которых моментально вываливались любые увлечения, так что скоро вера ямайцев , в бесконечном круговороте его интересов, сменилась воинским пылом индусов, несговорчивостью английских старых дев, влиянием жары на сексуальные пристрастия туземцев Тринидада. Следующие пятнадцать лет его забота о фабрике ограничивалась чеками, которые регулярно высылал его секретарь. А потом, в 1907 году, во время землетрясения на Гленарда свалилась мраморная статуя Мадонны и придавила его насмерть — бабушка Айри была свидетелем этого. (Вот они старые тайны. Когда придет время, они выйдут наружу, как зубы мудрости.) Это был неудачный день. Эдмунд как раз собирался в конце месяца поехать в Англию, чтобы посмотреть на свой давно заброшенный проект. Письмо с сообщением о приезде пришло в «Гленард Оук» как раз в тот момент, когда червяк, совершивший двухдневный путь через мозг Гленарда, вылез наконец из его левого уха. Да, Гленард стал пищей для червей, но зато избежал горького разочарования, ибо его эксперимент не удался. С самого начала было ясно, что неразумно и накладно привозить в Англию сырой, тяжелый табак, поэтому, когда полгода назад денежные вливания сэра Эдмунда иссякли, весь проект пошел ко дну, миссионерская группа куда-то исчезла, а англичане отправились на поиски другой работы. Ямайцы, которые не могли найти другую работу, остались считать дни до того момента, когда кончатся запасы еды. Теперь они отлично разбирались в тонкостях условного наклонения, знали все девять времен, кем был Вильгельм Завоеватель, когда он жил и чем прославился, знали свойства равнобедренного треугольника, но им было нечего есть. Одни умерли с голоду, другие попали в тюрьму за мелкие преступления, пойти на которые вынуждает голод, многие пробрались в Ист-Энд и влились в рабочий класс. Кое-кто семнадцать лет спустя оказался на Выставке 1924 года. Наряженные ямайцами в павильоне ямайской культуры, они разыгрывали чудовищное представление на тему их прежней жизни: барабаны, коралловые бусы — но теперь, вследствие всех разочарований, они уже стали самыми настоящими англичанами. Так что директор был неправ, когда говорил, что пример Гленарда поучителен для будущих поколений. В историю не попадешь по собственному желанию, законы наследственности темны и неясны. Гленард возмутился бы, узнай он, что не оставил следа ни в профессиональной, ни в образовательной сфере, что его след отпечатался лишь в жизни людей. Он остался в их крови, в крови их потомков, в крови трех поколений иммигрантов, которые чувствовали тоску и одиночество даже в кругу семьи во время праздничного обеда, в крови Айри Джонс из ямайского рода Боуденов, хотя она и не знала об этом (никто не посоветовал ей присмотреться к фигуре Гленарда; Ямайка — маленький остров, его можно обойти за один день, и все, кто там живет, обязательно рано или поздно встретятся).