— Ой, мистер Икбал, никогда бы не подумала. Вы, наверное, были совсем юным?
— Да, милочка, даже танки там были старше нас, — ухмыльнулся Арчи.
— Мистер Икбал, вот так сюрприз! Но, говорят, смуглая кожа не так быстро стареет, да?
— Разве? — И Самад попытался представить себе, как упругая розовая кожа Поппи станет морщиться и покрываться слоями отмерших клеток. — Думаю, человека молодят дети.
Поппи рассмеялась.
— И это, разумеется, тоже. Что ж! — Она раскраснелась и казалась одновременно робкой и уверенной в себе. — Тогда вы очень хорошо выглядите. Вас, наверное, часто сравнивают с Омаром Шарифом, мистер Икбал?
— Нет, нет, нет, нет, — возразил Самад, вспыхнув от удовольствия. — Единственное наше сходство — страсть к бриджу. Нет, нет… Я Самад, — прибавил отзовите меня Самад, пожалуйста.
— Придется звать его Самадом как-нибудь в другой раз, мисс, — встрял Арчи, упорно именовавший «мисс» всех учительниц без разбору. — Нам надо идти. Нас жены ждут. Ужин как-никак.
— Что ж, приятно было пообщаться, — сказала Поппи, снова потянувшись не к той руке и заливаясь краской, когда Самад подал ей левую.
— Мне тоже. До свидания.
— Живее, живее, — приговаривал Арчи, выталкивая Самада из школы и ведя его вниз по склону к воротам. — Боже правый, ладная она, однако, как псина у мясника. Фью-у-уть. Очень даже милая.
А ты, мой дорогой, ну и заливал… О какой такой страсти к бриджу ты распространялся? Не один десяток лет тебя знаю и ни разу не видел, чтобы ты играл в бридж. Скорее уж в пятикарточный покер.
— Заткнись, Арчибальд.
— Нет-нет, что ни говори, ты не терялся. Хотя, Самад, это на тебя не похоже — после того, как ты пришел к Аллаху и все такое, — не похоже, что тебя могут одолеть плотские соблазны.
Самад стряхнул руку Арчи со своего плеча.
— Как ты непроходимо груб!
— Так ведь это не я только что…
Но Самад не слушал его, он прокручивал в уме две английские фразы, в которые очень хотел уверовать, — слова, выученные им за последние десять лет в Англии и призванные, как он надеялся, избавить его от гнусного жжения в штанах:
Для чистых все чисто. Для чистых все чисто. Для чистых все чисто.
Точнее не скажешь. Точнее не скажешь. Точнее — не скажешь.
Но вернемся немного назад.
I. Для чистых все чисто
Секс или по крайней мере желание секса преследовало Самада давно. Когда в него только-только начал проникать страх перед Аллахом, а это случилось приблизительно в 1976 году, сразу после женитьбы на Алсане — нетемпераментной женщине с крошечными ладонями и тонкими запястьями, он отправился к старому Алиму в мечеть на улице Кройдон, чтобы узнать, дозволяется ли мужчине… с помощью руки…
Старый ученый молча прервал осторожное жестикулирование Самада, протянув ему из стопки на столе брошюру, в которой твердо ткнул морщинистым пальцем в пункт номер три.
Действия, нарушающие пост:
A) Еда и питье.
Б) Половое сношение.
B) Мастурбация (istimna), вследствие которого излилась сперма.
Г) Приписывание лжи Всевышнему, Пророку и его преемникам.
Д) Попадание в горло большого количества пыли.
Е) Погружение всей головы в воду.
Ж) Пребывание в состоянии джанабата, хэйз и нифас до утреннего азана.
3) Введение клизмы с любой жидкостью.
И) Сознательное вызывание рвоты.
— Алим, — спросил потрясенный Самад, — а если не в пост?
Старик взглянул на него сурово.
— Ибн Умара[1] однажды спросили об этом, и, рассказывают, он ответил следующее: это есть не что иное, как трение мужского органа до тех пор, пока из него не потечет вода. Раздражение нерва.
Самад возрадовался сердцем, но Алим продолжил:
— Однако в другой раз он ответил так: запрещено человеку ласкать самого себя.
— Так что же, халал это или харам? Говорят ведь… — робко начал Самад, — «для чистых все чисто». Если человек крепок в вере своей, то это никому не причиняет зла и не является грехом…
Но Алим только рассмеялся.
— Известно, кто такое говорит. Аллах, сжалься над англиканцами![2] Самад, в тот момент, когда мужской орган поднимается, мужчина теряет две трети своего ума, — сказал он, покачав головой. — И треть своей веры. Хадис Пророка Мухаммеда — мир Ему! — гласит: «О Аллах, прибегаю к Тебе от зла моих глаз, ушей, языка, сердца и тайных частей тела».
— Но ведь несомненно… несомненно, что если человек чист, то…
— Где он, этот чистый человек? И где они, чистые деяния? Ох, Самад Миа… мой тебе совет: берегись своей правой руки.
Разумеется, Самад, будучи Самадом, проявил максимум западной практичности и, придя домой, задал работы своей здоровой левой руке, приговаривая: «Для чистых все чисто, для чистых все чисто», — пока, липкий, печальный, тягостный, не пришел оргазм.
Это повторялось на протяжении пяти лет — тайком, тишком, в маленькой спальне под крышей, где он (чтобы не будить Алсану) спал в одиночестве, бесшумно возвращаясь из ресторана в три часа каждое божье утро; за свои результативные наяривания он, как бы там ни было, мучился совестью и страхом, что ни он сам, ни его поступки не являются чистыми, что он не очистится никогда, — а Аллах, похоже, посылал ему намеки, предупрежденьица, проклятьица (воспаление уретры в 1979-м, сон, будто его кастрировали, в 1978-м, грязная, задубевшая простыня, обнаруженная престарелой тетушкой Алсаны — к счастью, она ничего не поняла); к 1980 году Аллах бился ему в уши, как волны в морской раковине, назрел кризис, и Самаду пришлось пойти на сделку.