Айри ничего этого не знала и, бережно положа руку на живот, пришла ровно в назначенное время — в три тридцать, готовая преобразиться, победить свои гены, с шарфом на голове, который скрывал осиное гнездо волос.
— Чего-то хотела, крошка?
Хотела. Прямые волосы. Прямые-прямые длинные черные гладкие легкие воздушные струящиеся легко расчесываемые и развевающиеся по ветру волосы. И челку.
— Три тридцать, — все, что смогла выдавить из себя Айри. — У Андреа.
— Андреа тут рядом, — ответила женщина, вытянула изо рта длинную ленту жвачки и мотнула головой в сторону «Добрых Похорон», — с трупами возится. Сядь подожди и не мешай мне. Понятия не имею, когда она вернется.
Айри растерялась и так и стояла посреди парикмахерской, схватившись за щеку. Женщина пожалела ее, пожевала жвачку, с ног до головы оглядела Айри и прониклась к ней некоторой симпатией, заметив, что та не похожа на обычных черных — у девочки были светлые глаза.
— Джеки.
— Айри.
— Ишь ты, светленькая. Даже с веснушками. Ты из Мексики?
— Нет.
— С востока?
— Мать с Ямайки, а отец англичанин.
— Полукровка, — пояснила Джеки. — Мать, говоришь, белая?
— Нет, отец.
Джеки поморщилась.
— Обычно наоборот. Очень они у тебя кудрявые? Дай посмотрю, — она схватилась за шарф Айри. Но та, испугавшись, что ее разоблачат посреди комнаты, где полно народу, успела вцепиться в шарф раньше Джеки.
Джеки причмокнула.
— Чего ты от нас хочешь, если даже поглядеть не даешь?
Айри пожала плечами. Джеки озадаченно покачала головой.
— Первый раз?
— Первый.
— И чего надо?
— Волосы. Прямые, — твердо сказала Айри, думая о Никки Тайлер. — Прямые и рыжеватые.
— Да ну? А голову давно мыла?
— Вчера, — обиженно ответила Айри.
Джеки дала ей легкий подзатыльник.
— Нельзя мыть. Если хочешь прямые, не мой. Представляешь, что такое аммиак на голове? Как будто у тебя на черепе пляшут черти. С ума сошла?! Не мой две недели, а потом приходи.
Но Айри не могла ждать две недели. Все уже решено: сегодня же она придет к Миллату с прямыми волосами, собранными в хвост. Она снимет очки, распустит волосы, а он скажет: «Ух ты, мисс Джонс, никогда бы не подумал… Мисс Джонс, вы такая…»
— Мне надо сегодня. У меня сестра замуж выходит.
— Ладно, сейчас придет Андреа и сожжет тебе все волосы. Считай повезло, если не выйдешь отсюда лысой. Как хочешь, твои проблемы. Вот, — она протянула Айри пачку журналов. — Туда, — и указала на стул.
Парикмахерская делилась на две части: мужскую и женскую. В мужском зале из старенького магнитофона звучало рэгги, а мастера — такие же мальчишки, как их клиенты, — ловко выбривали машинкой надписи на затылках: Adidas, «Badmutha», Мартин. Атмосфера игры и веселья, болтовня, непринужденность, возникающая оттого, что ни одна мужская стрижка не обойдется дороже шести фунтов и не займет больше пятнадцати минут. Простой обмен: шесть фунтов за удовольствие от жужжания машинки над ухом, теплой руки, стряхивающей с твоей головы волосы, и двух зеркал, чтобы увидеть себя и спереди и сзади и оценить изменения. Приходишь лохматый, пряча под бейсболкой жесткие, неодинаковой длины волосы; а через несколько минут выходишь новым человеком: приятный запах кокосового масла и стрижка четкая и ясная, как матерное слово.
А рядом в женском зале был настоящий ад. Здесь несбыточная мечта о ровных легких волосах ежедневно вела войну с фатальными негритянскими кудрями. Здесь, стремясь покорить каждый вьющийся волосок, шли в бой аммиак, щипцы, плойки, зажимы и даже огонь.
— Прямые? — здесь это был единственный вопрос. Он раздавался, когда очередная голова, мучимая невыносимой болью, показывалась из сушилки, и парикмахер разворачивал полотенце. — Прямые, Дениза? Прямые, Джеки?
В ответ Дениза (или Джеки), не стесняемая необходимостью подавать чай, льстить и вести беседу, как в салонах для белых (перед ней ведь сидит не драгоценная клиентка, а отчаявшаяся, готовая вытерпеть все женщина), скептически хмыкала, снимала фартук противного горохового цвета и говорила: «Прямее все равно не получится».
Сейчас перед Айри сидели четыре женщины, кусали губы, пристально смотрели в узкое грязное зеркало и ожидали появления новых, более красивых себя. Пока Айри листала журналы, посвященные прическам черных, дамы морщились от боли. Время от времени одна спрашивала другую: «Сколько?» Следовал гордый ответ: «Пятнадцать минут. А вы?» — «Двадцать две. Эта дрянь у меня на голове уже двадцать две минуты. Если они и после этого не станут прямыми…».
Это было соревнование в терпении. Так же богатые дамы в дорогих ресторанах стремятся заказать салатик поменьше, чем у соседки.
Наконец раздавался крик или «Черт! Больше не могу!», и источник этого вопля бежал к раковине, где начинались тихие рыдания, потому что аммиак смывается медленно — его невозможно смыть быстро.
Тут раздражение достигало предела: оказывалось, что волосы были «слишком курчавыми», «слишком упрямыми», что «с такими волосами и сделать-то ничего нельзя». Раздражение нарастало у всех: от посетителя до парикмахера, причинившего эту боль. Было бы естественно заподозрить Денизу или Джеки в садизме: они еле шевелили пальцами, когда смывали аммиак, вода текла тонкой струйкой, так что мытье занимало много времени, в течение которого голову нестерпимо жгло.
— Прямые? Джеки, прямые?