— Только не ори. Успокойся, — сказал Арчи и отпустил Самада.
— Мы самозванцы, ряженые в чужом платье. Разве мы выполнили свой долг, Арчибальд? А? По всей совести? Это я тебя втянул, прости, Арчибальд. На самом деле это была моя судьба. Давным-давно предначертанная.
Эх, Лидочка-наколочка, ну дай же поглядеть!
Самад рассеянно вставил пистолет в рот и взвел курок.
— Икбал, послушай меня, — сказал Арчи. — Когда мы ехали в танке с капитаном, Роем и остальными…
Как выставка, в наколочках, согласная всегда…
— Ты твердил, что надо быть героями и все такое — вроде твоего двоюродного деда, как там его зовут.
Наполеон на заднице, а на груди звезда…
Самад вынул пистолет изо рта.
— Панде, — сказал он. — Он мне прадед. — И засунул дуло обратно.
— А теперь — здесь и сейчас — тебе светит шанс. Ты не хотел упустить автобус, вот мы и не упустим, если все правильно сделаем. Так что хорош дурить.
Плывет по жизни Лидия, как лодка по воде,
И синяя колышется волна на животе.
— Товарищ! Ради Бога!
Незаметно подрысивший дружелюбный русский в ужасе уставился на Самада, обсасывающего ствол пистолета, как леденец.
— Чищу, — заметно дрожа, буркнул Самад и достал пистолет изо рта.
— Так принято, — объяснил Арчи, — у них в Бенгалии.
Войны, ожидаемой дюжиной мужчин, войны, которую Самад хотел, как сувенир молодости, засолить для внуков в банке, в большом старом доме на холме не оказалось. В полной мере соответствующий своему прозвищу доктор Болен сидел в кресле перед горящим камином. Болен. Закутан в плед. Бледен. Чрезвычайно худ. Одет не в форму, а в белую рубашку-апаш и темные брюки.
Закутан в плед. Бледен. Чрезвычайно худ. Одет не в форму, а в белую рубашку-апаш и темные брюки. Лет двадцати пяти, не больше. Когда они ввалились с оружием наизготовку, он не вздрогнул и не оказал сопротивления. Как будто бы они невежливо, без приглашения, явились с ружьями в руках к обеду на уютную французскую ферму. Комната освещалась газовыми лампами в крошечных женственных оправах, свет дрожал на восьми полотнах, изображавших какое-то болгарское местечко. На пятой картине в рыжеватом пятнышке на горизонте Самад узнал их с Арчи церковь. Картины были равномерно развешаны по всей комнате, образуя панораму. Девятое полотно — современная пастораль — стояло без рамы на мольберте в опасной близости к огню, на нем еще не высохли краски. На художника нацелились двенадцать ружей. И когда доктор-художник обернулся, по его лицу катились кровавые слезы.
Самад выступил вперед. Он только что держал во рту оружие, и это придавало ему смелости. Он принял лошадиную дозу морфия, провалился в морфиновую пропасть — и выжил. Сильнее всего, думал Самад, приближаясь к доктору, человек бывает по ту сторону отчаяния.
— Доктор Перрет? — От его англизированного произношения француз поморщился, и по его щекам заструились новые красные слезы. Самад держал его под прицелом.
— Да, я это он.
— Что это? Что с вашими глазами? — просил Самад.
— Диабетическая ретинопатия, мсье.
— Что? — Самад не собирался в свой звездный час растрачиваться на негероические медицинские прения.
— Это значит, что когда я не получаю инсулин, я источаю кровь, мой друг. Через глаза. Это нисколько не мешает, — он обвел рукой картины, — моему увлечению. Их должно было быть десять. Вид на сто восемьдесят градусов. Но, кажется, вы пришли, чтобы помешать мне. — Вздохнув, он поднялся. — Итак, вы хотите меня убить, мой друг?
— Я вам не друг.
— Догадываюсь. Вы намерены меня убить? Простите, но, по-моему, вам даже по воробьям стрелять рано. — Он оглядел его форму. — Mon Dieu, вы слишком молоды, чтобы так преуспеть в жизни, капитан. — Самад краем глаза перехватил испуганный взгляд Арчи и поежился. Затем расставил ноги пошире и замер.
— Простите, если я кажусь вам назойливым, но… вы все же намерены меня убить?
Самад твердой рукой направлял на него дуло. Он мог его убить, убить совершенно хладнокровно. Не пользуясь покровом темноты или попущениями военного времени. Он мог его убить, и оба это знали. Увидев выражение индийских глаз, русский шагнул к Самаду.
— Извините, капитан.
Самад по-прежнему молча смотрел на доктора.
— Мы не собираемся этого делать, — обратился русский к доктору Болену. — У нас есть приказ доставить вас в Польшу.
— А там меня убьют?
— Это будут решать соответствующие власти.
Доктор наклонил голову вбок и прищурился.
— Именно это… именно это человек и хочет услышать. Забавно, но человеку необходимо это услышать. В конце концов, это простая вежливость. Сказать человеку, что его ждет.
— Это будут решать соответствующие власти, — повторил русский.
Самад зашел за спину доктора и, приставив дуло к его затылку, сказал:
— Вперед.
— Решат соответствующие власти… Какое цивилизованное у нас мирное время, — заметил доктор Болен, под дулами двенадцати винтовок выходя из дома.
* * *
Отряд оставил закованного в наручники доктора Болена в джипе у подножия холма и передислоцировался в корчму.
— Вы играете в покер? — спросил в корчме у Самада и Арчи радостный Николай.
— Я играю во что угодно, — ответил Арчи.
— Лучше поставить вопрос так, — Самад криво улыбнулся и сел за стол, — хорошо ли я играю?