— Не понимаю, о чем ты.
— Хочу узнать, Джонс, что ты за человек. На что ты способен. Неужто ты трус, Джонс?
Джип резко затормозил.
— Ты у меня нарвешься!
— Ты ни за что не болеешь сердцем, Джонс, — продолжал Самад. — Ни за веру, ни за политику. Ни даже за свою страну. Как ваши смогли нас завоевать — для меня загадка. Ты же фикция!
— Чего?
— И идиот к тому же. Что ты скажешь своим детям, когда они спросят: кто ты, что ты из себя представляешь? Ты будешь знать ответ? Ты когда-нибудь его узнаешь?
— Ну а ты что за чудо такое?
— Я мусульманин, человек, сын, правоверный. Я доживу до конца света.
— Ты алкаш и наркоман, ты сегодня под кайфом — скажешь, нет?
— Я мусульманин, человек, сын, правоверный. Я доживу до конца света, — речитативом повторял Самад.
— И какого дьявола это значит? — закричал Арчи, схватив доктора Болена и притянув его залитое кровью лицо к себе так, что они почти сшиблись носами. — Ты, — прорычал Арчи, — пойдешь со мной.
— Я бы пошел, но, мсье… — Доктор протянул скованные запястья.
Ржавым ключом Арчи отомкнул наручники, вытолкнул доктора Марка-Пьера Перре из машины и, приставив дуло к основанию его черепа, повел прочь с дороги, в темноту.
— Ты хочешь убить меня, юноша? — спросил на ходу доктор Болен.
— Похоже на то , — сказал Арчи.
— Могу я молить о пощаде?
— Как хочешь, — ответил Арчи, подталкивая его вперед.
— Могу я молить о пощаде?
— Как хочешь, — ответил Арчи, подталкивая его вперед.
Пять минут спустя оставшийся в джипе Самад услышал выстрел и подскочил на месте. Прихлопнул мошку, кружившую вокруг руки в поисках места для укуса. Потом поднял голову и увидел, что Арчи возвращается: весь в крови, сильно хромая, то появляясь и вспыхивая в свете фар, то теряясь и пропадая во тьме. Попадая в полосу света, его белокурые волосы становились полупрозрачными, и было видно, что он очень юный; круглое, как луна, лицо казалось лицом большого ребенка, головой вперед входящего в жизнь.
САМАД
1984, 1857
Это как в крикете: смотря кто тебя поддерживает. Важно помнить, где ты находился и где ты есть теперь.
Норман Теббит
Глава 6
Искушение Самада Икбала
Дети стали для Самада настоящей напастью. Да, он по доброй воле — какая только может быть у человека — родил двоих сыновей, но подобного он не ожидал. Его не предупреждали о том, что детьми нужно заниматься. Сорок с лишним лет он счастливо ехал по шоссе жизни и не ведал, что на каждой из рассыпанных вдоль дороги бензозаправок живет ясельный подкласс общества, ревущий горько слой жителей-крошек; он ничего о нем не знал и не имел к нему касательства. Внезапно в начале восьмидесятых его одолели дети: чужие дети, друзья его детей, а потом и друзья друзей его детей, и наконец дети из детских передач по детскому телевидению. К 1984 году по меньшей мере тридцать процентов его социального и культурного окружения составляла детвора младше девяти — это и привело Самада к теперешнему его состоянию. Он сделался активистом.
Роль отца-активиста, по диковинному закону симметрии, в точности совпадает с ролью отца. Начинается все невинно. Случайно. Ты в приподнятом настроении заглянул на очередную весеннюю ярмарку, помог провести лотерею (как отказать хорошенькой рыжей учительнице музыки), выиграл бутылку виски (в школьных лотереях давно все отлажено) и не успел оглянуться, как вовсю заседаешь на еженедельных собраниях родительского комитета, организуешь концерты, обсуждаешь планировку нового кабинета музыки, вносишь средства на реконструкцию фонтанов. Словом, ты увлечен и связан школьными делами. Рано или поздно ты уже не просто подвозишь детей к школьным воротам. Ты идешь в школу вместе с ними.
— Опусти руку.
— Не опущу.
— Опусти, пожалуйста.
— Отстань.
— Самад, хватит меня позорить. Опусти.
— У меня есть точка зрения. У каждого есть право иметь свою точку зрения. И право эту точку зрения высказывать.
— Да, но зачем высказывать ее все время?
В среду, в начале июля 1984 года, на собрании школьных активистов, сидя на задней парте, переругивались Самад и Алсана. Алсана изо всех сил пыталась удержать руку мужа.
— Отстань, женщина!
Вцепившись крошечными ручками в запястье мужа, Алсана пыталась сделать ему «крапивку».
— Самад Миа, как ты не поймешь, что я пытаюсь спасти тебя от себя самого?
Председательница Кейти Минивер, долговязая белокожая разведенка в узких джинсах, с буйными кудрями и торчащими зубами, в продолжение скрытной борьбы четы Икбалов всеми силами старалась не смотреть в глаза Самаду. Мысленно она проклинала миссис Хэнсон: из-за этой толстой дамы, сидевшей позади Самада и Алсаны и распространявшейся о личинках древоточца в школьном саду, настойчиво тянущуюся руку Самада было невозможно не заметить. В конце концов, придется дать ему слово. Периодически кивая миссис Хэнсон, она скосила глаза влево, на записи секретаря заседания миссис Хилнани. Ей хотелось удостовериться, что дело не в ее предвзятости, несправедливости, недемократичности или, хуже того, расизме (для самопроверки она в свое время прочла эпохальную брошюру объединения «Радуга» под названием «Расовая слепота»), ведь расизм — штука социально обусловленная и настолько глубоко въевшаяся, что ее не всегда распознаешь.
Однако нет. Она не помешалась. В этом ее убеждал любой наугад выхваченный отрывок: