В «Гленард Оук» все были чем-то заняты. Школа представляла собой Вавилон, где дети из разных классов, с разным цветом кожи говорили на разных языках, каждый в своем особом уголке, из их ртов вырывался табачный дым и возносился к их многочисленным богам. (Статистика 1990 года: 67 вероисповеданий, 123 языка.)
Laborare est Orare:
Зубрилы у пруда определяют пол лягушек;
Школьные красавицы в кабинете музыки поют французские хороводные песни, говорят на ломаной латыни, сидят на виноградных диетах, подавляют лесбийские инстинкты:
Толстяки в физкультурной раздевалке онанируют;
Нервные девочки у кабинета иностранных языков читают кровавые детективы;
Маленькие индусы на футбольном поле играют в крикет теннисными ракетками;
Айри Джонс ищет Миллата Икбала;
Скотт Бриз и Лиза Рейнбоу трахаются в туалете;
Джошуа Чалфен, гоблин, старейшина и гном возле отделения естественных наук играют в Гоблинов и Горгон.
И все, абсолютно все, курят, курят, курят. Выпрашивают сигареты, подносят к ним зажигалки, затягиваются, собирают бычки, вытряхивают из них оставшийся табак, радуются способности сигарет объединять людей разных национальностей и вероисповеданий, но чаще — просто курят (Сигретки не будет? Дай сигретку!) , пыхтят дымом, как маленькие трубы, пока он не становится таким густым, что те, кто топил здесь печи в 1886-м, во времена работного дома, не чувствовали бы себя не в своей тарелке.
В этом дыму Айри ищет Миллата. Она уже была на баскетбольной площадке, в «саду для курения», в кабинете музыки, в кафетерии, в туалетах — и в мужском, и в женском, и на примыкавшем к школе кладбище. Она должна его предупредить. Будет облава, учителя и полиция будут ловить тех, кто незаконно курит траву или сигареты. Сейсмические колебания открыл Арчи — ангел откровения; она подслушала телефонный разговор и узнала священную тайну Объединенного комитета учителей и родителей; и теперь на Айри лежит миссия, гораздо более важная, чем у сейсмолога, скорее похожая на миссию пророка, потому что она знает день и время, когда случится землетрясение (сегодня в два тридцать), она знает, чем оно опасно (грозит исключением), и знает, кто станет его жертвой. Она должна его спасти. Положа руку на трясущуюся от волнения щеку и потея под тремя дюймами негритянских волос, она бежала по школьному двору, звала его, спрашивала о нем всех подряд, заглядывала во все места, где он обычно бывает, но его не было ни с мальчишками — уличными торговцами, коренными жителями Ист-Энда, ни со школьными красотками, ни с компанией индусов, ни с черными пацанятами.
Она должна его спасти. Положа руку на трясущуюся от волнения щеку и потея под тремя дюймами негритянских волос, она бежала по школьному двору, звала его, спрашивала о нем всех подряд, заглядывала во все места, где он обычно бывает, но его не было ни с мальчишками — уличными торговцами, коренными жителями Ист-Энда, ни со школьными красотками, ни с компанией индусов, ни с черными пацанятами. Наконец, она добрела до той части старого работного дома, где находилось отделение естественных наук — до излюбленной мертвой зоны: восточный угол здания скрывал ценные тридцать ярдов травы, в которой мог спрятаться от посторонних глаз любой нарушитель школьных правил. В этот осенний день, ясный и свежий, здесь было полно народу. Айри пересекла площадку, где проходил чемпионат по вышибалам, наступила на игру Джошуа Чалфена «Гоблины и Горгоны» («Эй, смотри, куда идешь! Ты наступила на Пещеру Мертвых!»), пробилась через сплоченные ряды курильщиков и добралась до Миллата, который стоял в эпицентре всего этого, коротко затягивался конусообразным косяком и слушал высокого парня с густой бородой.
— Милл!
— Не сейчас, Джонс.
— Но… Милл!
— Подожди, Джонс. Это Хифан. Мой старый друг. Ты же видишь: я слушаю, что он говорит.
Высокий — Хифан — не прервал своей речи. У него был глубокий, мягкий голос, похожий на струящийся поток, неиссякаемый и неизбежный. Чтобы остановить его, потребовалось бы нечто более серьезное, чем появление Айри, может быть, более серьезное, чем самые серьезные обстоятельства. Он был одет в строгий черный костюм с белой рубашкой и зеленым галстуком-бабочкой. На нагрудном кармашке у него была вышита маленькая эмблема: две ладони, держащие пламя, а под ними еще что-то, трудно различимое. Парень был ровесником Миллата, но казался гораздо старше из-за своей феноменально густой бороды.
— …а потому марихуана ослабляет твои силы, уничтожает твои способности и отнимает у нас наших лучших ребят, таких как ты, Миллат, прирожденных лидеров, которые могут повести за собой людей к вершине. Есть такой хадит в «Бухари» в пятой части на второй странице: Лучшие люди моей страны — это мои сверстники и мои единомышленники. Ты мой сверстник, Миллат, и я надеюсь, ты станешь моим единомышленником. Идет война, Миллат, идет война.
Так он и говорил, слова текли одно за другим, без интонации, без пауз, в одной и той же однообразно красивой манере — можно было забраться на его речь, можно было уснуть на ней.
— Милл, Милл! Это важно.
Миллат стоял полусонный, неизвестно от чего: то ли от марихуаны, то ли от слов Хифана. Он стряхнул руку Айри со своего плеча и попытался представить их друг другу.