— А ну кыш! Пошли вон, срущие твари! Ура! ШЕСТЬ!
Это был крикет — некогда английская игра, ныне усвоенная иммигрантами, а шесть — максимальное число голубей за один взмах.
— Варин! — крикнул Мо, победоносно подняв окровавленный нож. — Тебе отбивать. Готов?
Внизу на тротуаре стоял Варин — молодой толстый индус, направленный сюда из соседней школы для прохождения практики по какой-то дурацкой программе. Он был похож на большую печальную точку под вопросительным знаком Мо. Вся работа Варина заключалась в том, чтобы подняться по лестнице, собрать слипшиеся куски голубятины в маленький пакет с надписью «Куик-Сейв», завязать его и выбросить в мусорный бак в конце улицы.
— Пошевеливайся, мистер Жиртрест, — вопил один из поваров Мо и бил Варина по заднице шваброй, как будто ставил тире после каждого слова. — Поднимай — сюда — свой — жирный — индусский — зад — Ганеш — Слонопотам — и — прихвати — голубиное — месиво!
Мо вытер пот со лба, фыркнул и оглядел Криклвуд: поломанные кресла и ошметки ковров — гостиные местных бомжей, игровые автоматы, жирные ложки, такси — все покрыто голубиным пометом. Мо верил, что однажды обитатели Криклвуда поблагодарят его за эту ежедневную войну; настанет день, когда ни мужчине, ни женщине, ни ребенку с Бродвея не придется смешивать одну часть моющего средства с четырьмя частями уксуса, чтобы счищать эту мерзость, которая покрывает весь мир. Настоящее дерьмо, торжественно повторил он, это голуби, а не их дерьмо. И только он. Мо, это понимает. Он оглядывал район, и в его взгляде, вполне в духе дзен-буддизма, светились умиление и доброжелательность, но только до тех пор, пока в его поле зрения не попала машина Арчи.
— Аршад!
Тощий парень жуликоватого вида, с усами как руль велосипеда, одетый во все коричневое, вышел из магазина с окровавленными ладонями.
— Аршад! — Мо, едва сдерживаясь, ткнул пальцем в сторону машины: — Мальчик, я спрошу только один раз.
— Да, Абба? — отозвался Аршад, переминаясь с ноги на ногу.
— Это что такое? Что еще за машина? В шесть тридцать приедут поставщики. В шесть тридцать здесь будет пятнадцать коровьих туш. Мне надо их затащить внутрь. Это моя работа. Понятно? Мясо приедет. Так что я даже не знаю… — Мо изобразил озадаченную невинность.
Это моя работа. Понятно? Мясо приедет. Так что я даже не знаю… — Мо изобразил озадаченную невинность. — Я думал, там ясно сказано: «Место доставки». — Он указал на старый деревянный ящик, надпись на котором гласила: «Стоянка запрещена для всех видов транспорта ежедневно». — Ну?
— Я не знаю, Абба.
— Аршад, сынок. Я не для того тебя нанял, чтобы ты не знал. Варин может ничего не знать, — он высунулся из окна и треснул Варина, который осторожно, как по канату, переходил опасную канаву. От такого подзатыльника бедняга чуть не слетел с дощечки. — А тебя я нанял, чтобы ты все знал. Собирал информацию. Проливал свет на великую и неизъяснимую тайну вселенной.
— Абба?
— Выясни, какого черта там стоит эта машина, и чтоб через минуту ее там не было.
Мо исчез в доме. Вскоре Аршад вернулся. Теперь он был готов все объяснить:
— Абба!
Голова Мо снова высунулась из окна, как злобная кукушка из швейцарских часов.
— Он травится газом, Абба.
— Чего?
Аршад пожал плечами.
— Я постучал в стекло и сказал ему, чтоб убирался, а он ответил: «Я травлюсь газом, отстаньте от меня», или что-то в этом роде.
— Никому не позволю травиться на моей территории, — оборвал его Мо и зашагал вниз по лестнице. — У меня нет на это лицензии.
Мо подошел к машине Арчи, вырвал полотенца, которые забивали щель в окне, и, нажав на стекло со всей своей бычьей силой, опустил его на пять дюймов.
— Вы что, не слышали, мистер? У нас нет лицензии на самоубийства. Здесь мясной магазин. Кошерный, понял? Если ты собирался тут помереть, друг мой, я тебя сперва хорошенько разукрашу.
Арчи поднял голову. И в тот момент, когда он уже сосредоточил взгляд на потной туше коричневого Элвиса, но еще не осознал, что жизнь к нему вернулась, ему было Видение. Он понял, что впервые с рождения Жизнь сказала Арчи Джонсу «да». Не просто «о’кей» или «ладно-уж-продолжай-раз-начал», но громко воскликнула «Да!». Жизнь хотела Арчи. Она ревниво вырвала его из зубов смерти и снова прижала к груди. Да, он не лучшее ее детише, но он ей нужен, и, что самое удивительное, она тоже, оказывается, ему нужна.
Он лихорадочно опустил стекла с обеих сторон и глубоко вдохнул свежий воздух. Судорожно дыша, он цеплялся за фартук мясника, горячо благодарил Мо, а по его щекам текли слезы.
— Ладно, ладно, — Мо освободился от цепкой хватки Арчи и разгладил фартук, — а теперь проваливай. У меня мясо на подходе. Я тут чтобы разделывать туши, а не утешать. Ты что здесь искал — улицу Одиночества? Так это не здесь. Тут у нас Криклвуд-лейн.
Не переставая благодарить мясника в промежутках между приступами кашля, Арчи дал задний ход, съехал с бордюра и повернул направо.
* * *
Арчи Джонс попытался покончить с собой из-за того, что его жена Офелия — итальянка с фиалковыми глазами и небольшими усиками — недавно с ним развелась. Но он провел утро Нового года, присосавшись к шлангу пылесоса, вовсе не потому, что ее любил. А потому, что прожил с ней так долго, не любя ее. Арчи женился, как будто купил пару туфель, принес их домой, и тут оказалось, что они не подходят. Ради соблюдения приличий он смирился. Прошло тридцать лет. И вдруг, совершенно неожиданно, туфли встали и ушли из дома. Она его бросила. Через тридцать лет.