— Потише вы, — пригрозил Миллат. — Я не сказал ничего смешного.
Но Чалфены не успокоились. Шутки Чалфенов были либо глупыми, либо математическими: Что сказал ноль восьмерке? — Классный у тебя ремень.
— Ты собираешься курить прямо здесь? — вдруг обеспокоенно спросила Джойс, когда смех затих. — Прямо здесь? Мы не любим запах сигарет. Нам нравится только запах немецкого трубочного табака. И курим мы в комнате Маркуса, потому что Оскар не переносит дым. Правда, Оскар?
— Нет, — ответил Оскар — самый младший, похожий на ангелочка, ребенок, в данный момент занятый постройкой огромного города из «Лего». — Мне все равно.
— Он не любит дым, — повторила Джойс театральным шепотом. — Просто терпеть не может.
— Я… пойду… покурю… в саду, — медленно проговорил Миллат таким тоном, каким разговаривают с душевнобольными и иностранцами. — Скоро… вернусь.
Как только Миллат вышел, а Маркус разлил всем чай, Джойс помолодела на глазах, будто годы слетели с нее, как шелуха. Она перегнулась через стол и, словно школьница, защебетала:
— С ума сойти, он такой красивый. Вылитый Омар Шариф тридцать лет назад. Изящный римский нос… Вы с ним… встречаетесь?
— Оставь ты ее в покое, — посоветовал Маркус. — Она все равно тебе не скажет.
— Нет, — ответила Айри, понимая, что этим людям она готова все-все рассказать. — Не встречаемся.
— И кстати, родители, наверно, ему уже кого-нибудь подобрали? Директор сказал, что он мусульманин. Повезло, что не родился девочкой. Просто уму непостижимо, что они делают с девочками. Маркус, помнишь, что писали в «Таймс»?
Маркус рылся в холодильнике в поисках тарелки со вчерашней картошкой.
— Угу, помню. Непостижимо.
— Но знаешь, сколько я видела мусульманских детей, все они были совсем другие. Я много хожу по школам, рассказываю о садоводстве, работаю с детьми разного возраста. И мусульманские детки всегда такие молчаливые, запуганные. Но Миллат! Совсем другой. Такой… классный! Но такие мальчики смотрят только на высоких блондинок. На других эти красавцы даже не глядят. Представляю, каково тебе… Я в твоем возрасте тоже любила хулиганов, но уж поверь мне, со временем понимаешь, что в опасности на самом деле нет ничего привлекательного. Тебе будет гораздо лучше с таким, как Джошуа.
— Мам!
— Он всю неделю только о тебе и говорил.
— Ну мама!
Джойс встретила его возмущение легкой улыбкой.
— Может быть, я с вами слишком откровенна.
Не знаю… Мы в ваши годы были решительнее, приходилось быть решительнее, если хочешь удачно выйти замуж. Тогда в университете на двести девчонок было две тысячи юношей! Они боролись за девушек… Но если ты умная и красивая, ты можешь ломаться до тех пор, пока не выберешь то, что хочешь.
— Да уж, крошка, ты выбирала так выбирала, — сзади подошел Маркус и поцеловал ее в ухо. — И вкус у тебя оказался отменный.
Джойс позволяла себя целовать с видом девчонки, которая потакает капризу младшего брата своей лучшей подруги.
— Но твоей матушке показалось, что я неподходящая партия. Что я слишком умная и не захочу заводить детей.
— Но ты ее переубедила. Эти бедра кого угодно убедят!
— Да, но это потом… А сначала она меня недооценивала. Она думала, что из меня не выйдет настоящей Чалфен.
— Она тебя плохо знала.
— Но мы ее приятно удивили.
— Сколько копуляций было совершено, чтобы порадовать эту женщину!
— И в результате четверо внуков!
Во время этого разговора Айри старалась сосредоточиться на том, как Оскар делает из слона кольцо, запихивая хобот в задний проход. Она еще никогда не подбиралась так близко к этой странной и прекрасной вещи — среднему классу, и сейчас она смущалась, но смущение было на самом деле любопытством и восхищением. Странное и чудесное чувство. Ей казалось, что она старая дева, бредущая по нудистскому пляжу, глядя в песок. Ей казалось, что она Колумб, встретившийся с полуголыми араваками и не знающий, куда девать глаза.
— Не обращай на них внимания, — вмешался Джошуа. — Мои родители все никак не научатся вести себя прилично и не кидаться друг на друга.
Но даже это было сказано с гордостью: дети Чалфенов знали, что их родители — уникальные люди, счастливые супруги, таких родителей во всей «Гленард Оук» не больше дюжины. Айри подумала о своих родителях, чьи прикосновения уже давно стали только опосредованными — через пульт от телевизора, через коробку с печеньем, через выключатели. Они существовали как отпечатки пальцев на тех предметах, где случайно побывали руки обоих.
— Это здорово — так любить друг друга после стольких лет, — сказала Айри.
Джойс резко развернулась, как будто отпустили пружину:
— Это замечательно! Невероятно! Однажды утром просыпаешься и понимаешь, что моногамия — не ограничение, а свобода! И дети должны расти, видя это. Не знаю, чувствовала ли ты что-нибудь подобное… столько пишут о том, что афро-карибцам трудно построить длительные отношения. Бедненькие! В «Жизни комнатных растений» я писала о доминиканке, которая шесть раз переезжала от одного мужчины к другому и возила с собой свою азалию. То она ее ставила на подоконник, то в темный угол, то в спальню с окнами на южную сторону… Нельзя так обращаться с цветами!