— О, в Женском комитете накаляются страсти — Самад Икбал демонстрирует свои обширные познания. Но я не Самад Икбал. Я себя контролирую. Я живу сама и даю жить другим.
— Вопрос тут в другом. В защите своей культуры, ограждении религии от поругания. Впрочем, тебе некогда задаваться подобными вопросами. Ты слишком занята жеванием индусского умственного попкорна, чтобы задумываться о своей родной культуре.
— Моей родной культуре? И что это такое?
— Ты бенгалка. Веди себя соответственно.
— А что такое «бенгалка»?
— Оторвись от телевизора и посмотри в словаре.
Алсана достала третий том («Багамы — Брахман») из 24-томной энциклопедии «Ридерс Дайджест» и, отыскав нужную главку, прочла вслух:
Подавляющее большинство жителей Бангладеш — бенгальцы, современные потомки индо-арийцев, пришедших на эти земли с запада тысячи лет тому назад и смешавшихся с различными группами местного населения. К этническому меньшинству можно причислить народности чакма и монголоидные (они живут в горах Читтагонгского района); санталов, преимущественно потомков мигрантов из современной Индии; а также бихарцев, мусульман небенгальского происхождения, мигрировавших из Индии после ее раздела.
— Вот так-то, мистер! Индо-арийцы… получается, что я западный человек! Что ж мне теперь, слушать Тину Тернер и рядиться в коротенькие кожаные юбчонки? Тьфу. Это говорит лишь о том, — сказала Алсана, показывая свой английский язык, — что если забираться все дальше в прошлое, там легче найти подходящий запасной мешок для «Хувера», чем чистокровного представителя какого-нибудь народа или оригинальную религию на всем земном шаре. По-твоему, англичанине существуют? Настоящие англичанине? Это все сказки!
— Ты сама не знаешь, о чем говоришь. Ты лишена корней.
Алсана потрясла энциклопедией.
— Ах, Самад Миа. Ее ты тоже сожжешь?
— Послушай, давай это отложим. Я слушаю важные новости. Серьезные выступления в Брэдфорде. Так что будь добра…
— О Господи! — вскрикнула Алсана и с помертвевшим лицом упала на колени перед телевизором, тыча пальцем то в горящую книгу, то в знакомое лицо, улыбающееся ей в камеру: ее чокнутый второй сын скалился под рамкой с фотографией ее первенца.
— Что он делает? Он сошел с ума! Что он о себе возомнил? Почему он сейчас там? Он обязан быть в школе! Неужели настал день, когда дети сжигают книги? Не может быть!
— Я тут ни при чем. Ключевой момент, миссис Икбал, — холодно сказал Самад, откидываясь на спинку кресла. — Ключевой момент.
* * *
Когда вечером Миллат вернулся домой, в саду позади дома пылал огромный костер. Все его мирские сокровища, все состояние, терпеливо сколачиваемое четыре года будущим и действительным раггастани, все до единого альбомы, постеры, коллекционные футболки, клубные флайеры за два с хвостиком года, красивые легкие кроссовки «Эйер Макс», номера «2000 AD»[21] с 20-го по 75-й, фотография Чака Ди[22] с автографом, невозможно редкий диск Слик Рика[23] «Привет молодым», «Над пропастью во ржи», гитара, «Крестный отец-1 и 2», «Злые улицы»,[24] «Бойцовая рыбка»,[25] «Собачий полдень»[26] и «Шафт в Африке»[27] — все было сложено в погребальный костер, который теперь превратился в дотлевающий курган из пепла, плюющийся то пластиком, то бумагой, — дым выедал мальчику глаза, и так уже полные слез.
— Каждый должен извлечь урок, — несколькими часами раньше сказала Алсана, с тяжелым сердцем зажигая спичку. — Либо все священно, либо ничто. Жжешь чужие вещи — теряешь то, что дорого тебе. Рано или поздно каждый свое получит.
10 ноября 1989
Рухнула стена. Заметное событие. Исторический момент. Никто не знал, кто построил эту стену, кто ее сейчас ломал и хорошо это или не очень; никто не имел представления, какой длины и высоты была стена, почему люди гибли, пытаясь через нее перебраться, перестанут ли они гибнуть теперь, но все равно это было очень познавательно; отличный повод собраться. В четверг вечером Алсана и Клара наготовили еды, и все уселись перед телевизором смотреть, как вершится история.
— Кому еще риса?
Миллат и Айри наперегонки протянули тарелки.
— Что там теперь происходит? — спросила Клара, прибежав из кухни с миской жареных ямайских клецок, три из которых мигом стащила Айри.
— Да все то же, — ухмыльнулся Миллат. — Абсолютно то же самое. Танцуют на стене, долбят молотками. Надоело. Дайте я посмотрю, что там еще идет.
Схватив пульт дистанционного управления, Алсана втиснулась между Кларой и Арчи.
— Обойдешься.
— Это познавательно, — вдумчиво сказала Клара; у нее под рукой лежал блокнот, куда она готовилась занести любую сколько-нибудь важную информацию. — Такие вещи смотреть полезно.
Алсана кивнула и, подождав, пока два бесформенных бхаджи наконец проглотятся, произнесла:
— Это я и пытаюсь ему втолковать. Делается большое дело. Это самый что ни на есть исторический момент. Однажды твои собственные маленькие Икбалы станут дергать тебя за брюки и спрашивать, где ты был, когда…
— Я им скажу, что задолбался смотреть эти чертовы репортажи.
Миллат тут же получил две оплеухи: одну за грубость, другую за наглость. Айри грустно и недоверчиво покачала головой; она была одета странно и походила на тех людей, танцевавших на стене: одежда с эмблемой CND68,[28] раскрашенные граффити брюки, дрэды. Она была в том возрасте, когда всякое ее слово становилось вспышкой гениальности в мире вековечной тишины, любое прикосновение казалось ей неповторимым, убеждение незыблемым, а мысль оборачивалась откровением, посланным ей одной.