* * *
Чего молодежь ждет от общения со стариками? Того же, чего с аналогичной легкой снисходительностью ждут от нее старики: почти полного отсутствия здравого ума; и те, и другие считают, что будут не поняты, что слова их пройдут мимо собеседников (и не столько над головой, сколько между ног). А с собой нужно взять что-нибудь подходящее, что придется противнику по вкусу.
Например, печенье «Гарибальди».
— Они его обожают, — пояснила Айри недоумевающим близнецам, когда троица друзей, усевшись на втором этаже омнибуса № 52, катила к назначенному месту. — Им нравится в нем изюм. Старики изюм обожают.
— Да ладно! — фыркнул Миллат из-под кокона «Томитроника». — Дохлые виноградины — бр-р! Кому охота их есть?
— Но они правда-правда едят! — упорствовала Айри, запихивая печенье обратно в сумку. — А виноградины на самом деле не дохлые, а сушеные.
— Ага, их сушили дохлыми.
— Заткнись, Миллат. Маджид, скажи ему!
Маджид поправил очки на переносице и дипломатично сменил тему:
— Что еще у тебя есть?
Айри полезла в сумку.
— Кокос.
— Кокос?
— К твоему сведению, — прошипела Айри, отдергивая руку с орехом, чтобы его не схватил Миллат, — старики любят кокосы. Кокосовое молоко можно добавлять в чай.
— И еще, — торопливо прибавила она, увидев, как скривилось лицо Миллата, — у меня есть хрустящий французский хлеб, сырный крекер и яблоки.
— У нас тоже есть яблоки, голова, — сказал Миллат. По неведомым причинам «голова» на сленге Северного Лондона означает «дурак», «идиот», «тупица» — в общем, конченый неудачник.
— Зато мои больше и лучше, к тому же у меня есть мятный кекс и акки с соленой рыбой.
— Терпеть не могу акки и соленую рыбу.
— Кто сказал, что их будешь есть ты?
— А я и не хочу.
— И не будешь.
— Потому что не хочу.
— Даже если б и хотел, кто бы тебе дал?
— Значит, кстати, что я не хочу. Проиграла, — сказал Миллат и, не снимая «Томитроника», с силой прижал ладонь к ее лбу, как полагается в таких случаях. — Позор в джунглях!
— Успокойся, никто тебе ничего не даст…
— Облажалась, облажалась! — повизгивал Миллат, усердно натирая лоб Айри. — Вот так позор!
— Позор не мне, а тебе, это же для мистера Дж. П. Гамильтона…
— Наша остановка! — крикнул Маджид и, вскочив на ноги, едва не сорвал колокольчик.
— Будь моя воля, — раздраженно говорил один старик-пенсионер другому, — давно отправил бы всех обратно в родные…
Но эта древнейшая на свете фраза потонула в трезвоне колокольчика и топоте ног и забилась под кресло, составив компанию прилепленным комочкам жвачки.
— Позор, позор, знай свои приговор ! — пропел Миллат. Троица прогрохотала по ступенькам и вывалилась из омнибуса.
* * *
У маршрута № 52 два варианта. От уиллзденского калейдоскопа взять на юг, как ребята — через Кензлрайз, Портобелло, Найтбридж, — и наблюдать, как многоцветие улиц сменяется яркими белыми огнями центра города; а можно поехать, как Самад, на север — из Уиллздена в Доллис-хилл и Харлзден — и с ужасом смотреть (если вы, подобно Самаду, слишком впечатлительны и при виде темнокожих людей норовите перейти на другую сторону улицы), как белый переходит в желтый, а желтый в коричневый, покуда не покажется Харльсденская башня с часами, возвышающаяся, как статуя королевы Виктории в Кингстоне, столице Ямайки, — высокая белокаменная колонна в обрамлении черного.
После того поцелуя, который Самад и по сей миг ощущал на губах, он сжал ее руку, требуя назвать место, где они снова увидятся, не здесь, а где-нибудь далеко отсюда («жена, дети», ни к селу ни к городу пробормотал он), — и удивился, да, удивился, когда вместо «Ислингтон», или «Вест-Хэмпстед», или на худой конец «Свисс-Коттедж» она прошептала: «Харлзден.
Я там живу».
— В Стоунбридж-эстейт? — встревоженно спросил он, думая: вот она, изощренная кара Аллаха, и воображая себя лежащим на любовнице с десятисантиметровой финкой какого-нибудь гангстера между лопатками.
— Нет, но недалеко оттуда. Хочешь встретиться?
В тот день Самадов рот — одинокий стрелок на поросшем травой холме — убил его разум и взошел на трон.
— Да. Еще бы, черт возьми! Да .
Самад снова поцеловал Поппи, на этот раз отказавшись от прежнего относительного целомудрия и ловя ее грудь левой рукой, и с блаженством ощутил, как у нее перехватило дыхание.
Далее последовал краткий обмен необходимыми расшаркиваниями, благодаря которым лжецы меньше чувствуют себя лжецами.
— Мне не следовало…
— Я не знаю, как это…
— Нам нужно встретиться и поговорить о том, что…
— Да, нам нужно поговорить о том, что произо…
— Да, что-то произошло, но…
— Моя жена… дети…
— Давай немного переждем… две недели. Итак, в среду? Четыре тридцать? Харлзден-Клок?
По крайней мере, в этой жалкой суете ему повезло со временем: он сошел с автобуса ровно в 4:15, так что у него было еще пять минут, чтобы забежать в туалет «Макдоналдса» (на входе стояли черные охранники, черные охранники не пускали черных) и выскочить из-под ресторанных софитов в темно-синих брюках, шерстяном свитере с треугольным вырезом и серой рубашке; в нагрудном кармане лежала расческа, с помощью которой он надеялся пригладить свои густые волосы. На часах — 4:20, пять минут можно потратить на визит к кузену Хакиму и его жене Зинат, которые держали местный магазинчик «1,5 фунта» (покупатели, заходя в подобные лавчонки, думают, что это максимальная цена, однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что столько стоят самые дешевые товары) и которые должны были, сами того не подозревая, обеспечить Самаду алиби.