— И как, хорошо, капитан Икбал?
— Мастерски, — сказал Самад, беря свои карты и раскрывая их одной рукой.
— Что ж, — Николай подлил всем самбуки, — раз наш друг Икбал так уверен в себе, начнем с маленькой. Скажем, с сигарет, а там посмотрим, как пойдет.
От сигарет перешли к медалям, затем к винтовкам и радиоприемникам, под конец дело дошло до джипов. К полуночи Самад выиграл три джипа, семь винтовок, четырнадцать медалей, кусок земли вокруг дома Гозановой сестры и расписку на четырех лошадей, трех цыплят и утку.
— Мой друг, — теплая доброжелательность Николая Песоцкого сменилась серьезной озабоченностью. — Вы должны дать нам возможность отыграться. Мы не можем смириться с таким положением дел.
— Отдайте мне доктора, — сказал Самад, избегая взгляда пьяного Арчибальда Джонса, сидящего с раскрытым ртом в кресле напротив. — В обмен на весь мой выигрыш.
— Господи, но зачем? — Пораженный Николай откинулся на спинку кресла. — На что он вам сдался?
— У меня свои причины. Я его увезу сам, без сопровождения, и мы замнем этот инцидент.
Николай Песоцкий посмотрел на свои руки, на сидящих за столом и снова на руки. Потом достал из кармана ключи и передал Самаду.
Выйдя на улицу, Самад и Арчи сели в джип, в котором спал, уронив голову на приборную доску, доктор Болен, завели мотор и двинулись в темноту.
В тридцати милях от деревни доктор проснулся от приглушенного спора о его ближайшей судьбе.
— Но почему ? — шипел Арчи.
— Потому что, насколько мне представляется, мы должны, наконец, пролить чужую кровь. В качестве расплаты. Ты что, не понимаешь, Джонс? На этой войне мы, ты и я, валяли дурака. Нам не довелось сражаться, а теперь уже поздно, и это чудовищно. Но зато есть он, и это наш шанс. Позволь спросить: ради чего была вся эта война?
— Хватит ерунду молоть, — гаркнул Арчи.
— Ради будущей свободы. Человека всегда волновало, в каком мире будут жить его дети. Мы ничего для них не сделали. Мы на нравственном распутье.
— Слушай, я не знаю, о чем ты говоришь, и знать не хочу, — перебил Арчи. — Мы выгрузим этого, — он кивнул на Болена, который был почти без сознания, — у первой же казармы, разойдемся в разные стороны, и плевать я хотел на распутье.
— Я осознал, что поколения, — продолжал Самад, пока они миля за милей мчались по однообразной равнине, — говорят друг с другом, Джонс. Жизнь не линейна, она не линия — к черту хиромантию! — а круг, и они говорят с нами. Потому-то и нельзя прочитать судьбу; ее можно только изведать. — Морфий снова стал открывать ему знание: все знание вселенной, все надписи на стене стали ему фантастическим откровением.
— Джонс, знаешь, кто этот человек? — Самад за волосы притянул к себе доктора. — Мне русские сказали. Он ученый, как и я, но что у него за наука! Выбирать, кто должен родиться, а кто нет — разводить людей, как цыплят, уничтожать их, если показатели не по норме. Он хочет управлять, давать указания будущему. Вывести расу людей, расу железных людей, которые доживут до конца света. Но в лаборатории такого не сделать. Это должно и единственно возможно сделать с помощью веры! Нас спасет лишь Аллах! Я не религиозен, мне всегда не доставало на это сил, но я не идиот, чтобы отрицать истину!
— А не ты ли говорил, что это не ваш спор ? Ты это сказал там, на холме, — затараторил Арчи, довольный, что ему удалось подловить Самада.
— И… и… даже если этот малый… да что бы он ни сделал, ты сказал, что это наши проблемы, проблемы Запада , вот.
Из водянистых глаз доктора Болена, которого Самад по-прежнему держал за волосы, кровавые слезы теперь текли рекой, он что-то лопотал на своем языке.
— Осторожнее, ты его задушишь, — сказал Арчи.
— Пусть! — выкрик Самада канул в безмолвную бездну. — Такие люди думают, что живые органы можно моделировать по своему усмотрению. Они молятся науке о теле, но не Тому, Кто нам его дал! Он нацист. Даже еще хуже.
— Но ты сказал, — настаивал на своем Арчи, — что тебя это не касается. Это не твой спор. Если кто и должен предъявить счет этому сумасшедшему фрицу…
— Французу. Он француз.
— Пусть будет француз. Если кто и должен предъявить ему счет, так это я. Мы ведь сражались за судьбу Англии. Во имя Англии. Видишь ли, — Арчи покопался в памяти, — демократия и воскресные обеды… прогулки и пэры, эль с сосисками — это все наше. Не ваше, нет.
— Именно, — сказал Самад.
— Что?
— Это должен сделать ты, Арчи.
— То-то и оно.
— Джонс, судьба смотрит тебе в глаза, а ты гоняешь лысого, — противно хихикнув, сказал за его спиной Самад и сильнее притянул к себе за волосы доктора, сидящего на переднем сиденье.
— Полегче там, — сказал пытающийся следить за дорогой Арчи, когда Самад чуть не вывернул Болену шею. — Слышь, я же не говорю, что он не заслуживает смерти.
— Так сделай это. Сделай.
— Но черт, почему тебе это так важно? Знаешь, я еще никого не убивал — вот так вот, лицом к лицу. И нехорошо убивать в машине… Я не могу.
— Джонс, это просто вопрос того, что ты будешь делать, когда игра закончится. Именно это меня чрезвычайно интересует. Предлагаю сегодня проверить, чего стоят старинные убеждения. Если угодно, провести эксперимент.