— Штурмхерц, — произнес Хоремджет, изучив нашивки на тунике убитого. — Большой чин, семер!
Я кивнул.
— Штурмхерц, — произнес Хоремджет, изучив нашивки на тунике убитого. — Большой чин, семер!
Я кивнул. У Собак Саргона свои звания, отличные от званий в полевых войсках. Штурмхерц соответствует чезу, но командовал этот штурм небольшим отрядом — значит, операция была особой важности.
— Ассир, атаковавший каменоломню, носил знаки штыкхерца, — напомнил мой помощник.
— У него было пятьдесят бойцов, а у этого — больше двухсот, — заметил я. — Если поищем, найдем среди трупов четырех штыкхерцев. Но стоит ли искать?
— Не стоит, — согласился Хоремджет, взглянул на развороченный пулями ушебти, а потом — на солнце. — Утро, семер. Утром они, наверное, связывались с другими отрядами, с теми, что идут западнее…
— Думаю, ты прав. Нельзя здесь задерживаться. Где Левкипп? — Я повернулся к скалам. — Пошли кого-нибудь за ним. Пусть возвращается.
Но Левкипп уже появился, вместе со своей командой. Они вели тощего человечка, который выглядел очень странно: низкорослый, без бороды, только с редкой щетиной на щеках, с носом скорее плоским, чем горбатым, в тунике СС с крылатым быком, казавшейся слишком большой для него, и в сапогах не по размеру. Мешка у него не было, зато он прижимал к груди полупустую сумку.
— Найден в расселине, чезу, — доложил Левкипп, кивая на пленника. — Других нет. Он не сопротивлялся и не имел оружия. Никакого, даже ножа.
Человек уставился на меня. Выглядел он измученным, губы пересохли, кожа обвисла, но страха в его глазах я не заметил. Так смотрит кролик на змею, зачарованный ее смертельным танцем.
— Ассир? Ты ассир? — спросил я, не очень надеясь, что он поймет мою речь и ответит.
Он заговорил. Мало того, что по-нашему — с изысканным фиванским акцентом.
— Я не ассириец, достойный чезу, я шумер из Вавилона. Клянусь в том воротами Иштар! [49]
Обычно всех горбоносых и бородатых мы зовем ассирами, но сами они именуют себя по-разному, ассирийцами, урарту, мидийцами или персами. А этот не был ни бородат, ни горбонос.
— И кто же ты, шумер из Вавилона?
— Штыкхерц Гимиль-Нинурта, шуррукин корпуса СС.
Шуррукин? Слово было мне непонятным. Я поглядел на Хоремджета и Левкиппа, но оба покачали головами.
— Ты военный переводчик?
— Не только. Шуррукин — эксперт по языкам, верованиям, обычаям определенной страны. Я… — он замялся, — я египтолог. Учился в фиванском храме Амона и могу читать в подлиннике вашу Книгу Мертвых.
Надо же, египтолог! Греки называют Та-Кем Айгюптосом, а хетты, ассиры, римляне, вавилоняне сократили это название до Египта. Временами я думаю: был бы этот Египет совсем другой страной, не имеющей к нам отношения, не было бы неприятностей с ассирами… Хотя вряд ли.
— Значит, египтолог, шуррукин, знаток обычаев… — произнес я, разглядывая Гимиль-Нинурту. — Кем же ты был в своем Вавилоне, парень?
— Наставником в Вавилонской Академии, отдел стран юго-запада.
Это мне ничего не говорило, но Левкипп понял.
— Он, семер, ученый человек. Наставлял молодежь в языках, науках и искусствах. Вроде ваших жрецов.
— Почтенное занятие.
Как же ты докатился до этой туники и этого быка? — Я ткнул его в грудь, где на черной ткани блестело крылатое чудище.
— Призвали в армию, определили в месопотапо, — прохрипел Гимиль-Нинурта, выронил сумку и начал оседать в руках подхватившего его Левкиппа.
— Дайте ему воды, — приказал я, и когда вавилонянин напился, произнес: — Милостив твой бог, Гимиль-Нинурта. Ты лег спать под скалой, и потому жив.
— При чем тут бог? Это все Тиглатпаласар… — Пленник скосил глаза на мертвого штурмхерца. — Он и все остальные… Высшая раса! Слишком брезгливы, чтобы лечь рядом с шумером, разделить с ним воду и еду, укрыть от злого ветра… А ветер вчера был такой, что печень моя высохла, и лапы Сета разодрали мне горло!
— Но раз ты не умер ни вчера и ни сегодня, то пойдешь с нами, — сказал я. — Мне нужно тебя допросить. Говори правду, Гимиль-Нинурта, ибо жизнь твоя — на острие моего кинжала.
Он ответил как настоящий сын Та-Кем:
— Если я солгу, пусть отрежут мне нос и уши и отправят в Куш, на рудники за Пятым порогом.
* * *
Оставив позади пески, усеянные мертвыми телами, мы двинулись на север. Муссаваса торопился, понимая, что солнце уже стоит высоко и в скором времени зной сделается нестерпимым. Я велел ему умерить шаг. Люди мои устали после ночного перехода, и напряжение схватки, пусть обошедшейся без потерь, все же сказывалось; вряд ли в этот день мы доберемся до Темеху. Я смирился с этим. Я не хотел изнурять солдат бессмысленным маршем по жаре — тем более что рядом находились скалы с благодатной тенью. В полдень она будет короче куриного клюва, но до той поры можно поесть и выспаться. Человек, повоевавший с мое, знает, что не «сенеб» и меч главное оружие солдата, а еда и крепкий сон. У того, кто лег с набитым брюхом, рука в сражении не дрогнет.
Но с места побоища стоило убраться поскорее. Я представлял, что произойдет в ближайшем будущем. Начальнику ассиров нужно выяснить, где его отряды и какой убыток причинил самум; он свяжется с командирами, не получит доклада от восточной группы и вышлет к ней патруль — пеший, так как в скалах на машине не проехать. День пройдет, пока патрульные вернутся. А ночью ассиры не рискнут блуждать в пустыне… День, ночь и, возможно, еще день, чтобы найти наш след… Но мы будем уже далеко — пожалуй, в Хенкете.