— Все бывает, — отвечаю я и прикладываюсь к чаше.
— Зачем тебе это, Хенеб-ка? — Марк Лициний смотрит на меня с недоумением. — Твой фараон тебя унизил… всех вас унизил, в душу плюнул, можно сказать… Отблагодарил за подвиги и пролитую кровь! Разве сердце твое не жаждет мщения? Разве дрогнет рука, втыкая клинок в горло фараона?
— О фараоне речи нет. Я говорил про Та-Кем.
— Но это же одно и то же! Фараон есть Та-Кем, Та-Кем есть фараон… Так было у вас от века!
— Времена меняются, Марк Лициний, — говорю я. — Меняются!
Юлий Нерон теребит губу.
— Ты настаиваешь на своем условии, Хенеб-ка?
— Да, семер.
— Я не могу ничего обещать, ибо не имею полномочий для таких решений. Свяжусь с генералом Помпеем, нашим командующим на Сицилии… Он, если нужно, запросит цезаря и сенат.
Я киваю.
— Подождем. Ушебти сокращает время переговоров.
— Ушебти? Ах да, вы называете так связь по радиолучу… Да, сокращает, но у сенаторов свои понятия о том, что такое быстро, и что — медленно. Впрочем, Помпей имеет выход прямо на цезаря…
Генерал Помпей Кассий Нерва, римский наместник Сицилии, мой будущий командир… В начале трапезы прокуратор сказал, что нас отправят именно к нему.
Не только нас, еще три сотни завербованных, ядро моего легиона. Все они сыны Та-Кем, и все бежали оттуда, от милостивого нашего владыки… Покарай его Сохмет! Пошли ему проказу, и пусть он сдохнет столько раз, сколько выстроил себе убежищ!
Я прощаюсь с прокуратором и трибуном. Несмотря на споры, расстаемся мы друзьями: они призывают милость Юпитера на мою голову, а я желаю, чтоб им улыбнулся Амон. Затем выхожу из дома Юлия Нерона, пересекаю преторий и сворачиваю к казарме, второй от святилища. Это длинное двухэтажное здание из обожженного кирпича, и в нем воплотилась страсть римлян к строгому порядку. На первом этаже — помещения нижних чинов, санблок и трапезная, на втором — комнаты офицеров, канцелярия, штаб, арсенал и склад амуниции. В солдатских спальнях топчаны, в каждой — сто, ровно на центурию, а в офицерских — кровати, ширина которых соответствует уставу: у трибунов — два локтя, у легата — три. Кроме того, имеются ванны и отдельные клозеты. Рядом с моим помещением — штабная комната: стол на двадцать персон, жесткие сиденья для трибунов, а для меня — кресло с набитой конским волосом подушкой. На спинке кресла — грозный орел, а выше, на стене — портрет цезаря. Цезарь изображен в гражданском, но вид у него бравый; сразу видно, настоящий вояка.
Взойдя по лестнице, я открываю штабную дверь и подмигиваю нашему работодателю. Цезарь хмуро глядит на меня — ему, похоже, не до шуток.
Офицеры встают. Все здесь — Хоремджет и Левкипп, Пианхи и Рени, Тутанхамон, Мерира и еще двое, из тех трех сотен беглецов, что добавились к нашему отряду. Время уже позднее, но они меня ждут.
Я киваю им и сажусь в кресло.
— Чезу дозволит спросить? — молвит Ахи, один из новичков.
— Теперь я не чезу, а легат, — сообщаю я. — Спрашивай, Ахи.
— Когда мы отбываем? И куда, мой командир?
— На Сицилию, в войско славного Помпея Кассия, где формируется Первый Египетский легион. Там примем присягу. О дне отправки сообщат дополнительно. Пока отдыхайте. Завтра выдадут денарии.
За столом оживленный гул. Хорошая новость! Мы в Цезарии вторые сутки, а другие египтяне — так нас здесь называют — сидят в крепости кто половину месяца, кто месяц, а кто и два. Содержание им положили денарий в десять дней, а на такие деньги не разгуляешься. Но вот явился славный чезу Хенеб-ка, принял команду над беглецами, и сразу все решилось. Амон видит, уважают Хенеб-ка в Цезарии!
— В гавани трирема крейсерского класса, — говорит Пианхи. — Мы поплывем на ней, семер?
— Вряд ли. Не рискнут римляне нас вывозить на своем военном судне.
— Почему? — Это уже Мерира.
— Политика, — объясняю я, — высокая политика! У цезаря договор с фараоном о невмешательстве в дела держав, коими им посчастливилось править. Та-Кем сражается, изнемогая в жестокой борьбе, а тут римляне вербуют дезертиров и преступников и везут их на своей триреме… Узнает кто, донесет, нехорошо получится!
— Не убежит от нас Сицилия, — замечает Левкипп.
Я согласно киваю.
— Есть еще вопросы? Нет? Тогда можете расходиться. Хоремджет, останься.
Он застывает около двери. Его лицо — сосуд скорби. Не нравится ему в этом городе, не нравятся казарма и спальня с отдельным клозетом, не нравятся порядки римлян, и даже их денарии не вдохновляют.
— Хоремджет, — говорю, — мне обещаны деньги за каждого воина, что пришел со мной.
Сумма крупная, почти пять тысяч денариев. Тысячу я оставлю себе, остальное ты раздашь солдатам. Поровну.
— Слушаюсь, легат.
— Офицеров тоже не забудь.
— Да, мой командир.
— Ты чем-то недоволен, Хоремджет?
— Недовольство воину не подобает. Я лишь хочу спросить… — Его щека дергается. — Что слышно в Мемфисе? Что происходит на фронтах? Римляне тебе об этом говорили?
— Нет. Обсуждались вопросы финансового свойства. Но у меня есть ушебти, и я собираюсь послушать ночную станцию Мемфиса.
Мы идем в мою комнату, и я включаю аппарат. Новости плохие. Можно сказать, совсем отвратительные: Дамаск пал, ассиры прорвали фронт на Синайской дуге. Они уже в Дельте и с боями продвигаются к Мемфису.