До полудня мы без остановки брели по пескам. Западная пустыня страшнее Восточной, солнце здесь безжалостней, барханы выше, и каменистые участки, удобные для марша, почти не встречаются. Осознание того, что этот океан песка тянется на сотни сехенов до океана, гнетет; невольно вспоминаешь, что в старину Запад считался царством Осириса, Страной Смерти. И хотя теперь мы знаем, что пустыня не бесконечна, что с запада ее омывает океан, а за ним лежат другие континенты, древний ужас перед ее просторами все еще в нашей крови. Мы знаем, что нет в нашем мире ничего беспредельного, что всякая суша граничит с водой, а воды океанов — с сушей, но знаем и другое: эта пустыня — самая большая, самая жуткая из всех, какие есть на Земле.
Мы знаем, что нет в нашем мире ничего беспредельного, что всякая суша граничит с водой, а воды океанов — с сушей, но знаем и другое: эта пустыня — самая большая, самая жуткая из всех, какие есть на Земле. И потому не вредно помнить, что идем мы по ее краю, что до Хапи — один дневной переход, и столько же — до оазиса Мешвеш. Но мысль эта не утешает; тут в любом месте и в любое время могут отвориться врата погибели.
В Сирийской пустыне, где я повоевал изрядно, нет такого чувства безнадежности. Там есть городки и деревни, дороги, чахлые пастбища и колодцы, есть линия фронта, и там твердо знаешь, что впереди — противник, а сзади — тыловая часть. Обычно мой чезет в окопах не сидел, а наносил внезапные удары по врагу; что ни день, мы были на марше или таились среди оврагов и холмов, подстерегая ассирские колонны. Как-то раз мы взяли с боем арсенал и склады, полные горючего, и подожгли их во славу Сохмет. Пламя взмыло до небес, танковый корпус ассиров замер на иорданском берегу, и наши его раздолбали из орудий…
Да, много славных дел было в Сирийской пустыне! А что будет в этой?..
Полдень. Ра ликует на небосводе, и с его колесницы бьют огненные стрелы. Раскаленный песок пышет жаром. Воздух над барханами дрожит — кажется, что мириады демонов взмывают с их вершин и уносятся в знойное небо. Мы прячемся в ложбине среди песчаных гор. Иапет, Шилкани и другие ливийцы показали, как нужно подрыть склон и укрепить его лопатами и вещевыми мешками, чтобы образовались крохотные пещерки. Мы лежим и сидим в них, передвигаясь вслед за ползущими тенями. Песок в горле, песок в ноздрях, и на зубах тоже скрипит песок. В такую жару надо пить — немного, но постоянно. Мы пьем, цедим каждый глоток долго, долго, долго… Мы чувствуем себя так, будто каждого проткнули колом от глотки до задницы. Но как бы нам ни было плохо, ассирам еще хуже. Возможно, пустыня сожрет Собак Саргона и спрячет их кости под барханами… Возможно, солнце высушит их плоть, и ветры развеют ее на четыре стороны света… Возможно, их поглотят зыбучие пески или злобный Сет напустит на них ядовитых змей и скорпионов…
Вы хотели устроить бурю в пустыне?.. — думаю я, вспоминая про «Анналы Ниневии». Опасная затея! Может, ваш Нергал, или Мардук, или иное божество согласится в том помочь, нашлет ветер, закрутит вихрями песок, но усмирит ли бурю, спасет ли вас самих?.. Что ассир, что роме, что ливиец — буре все едино… Похоронит всех!
Переждав жару, мы поднимаемся и идем. Ноги вязнут в песке, губы сохнут, груз оружия и припасов кажется неподъемным. Нахт шепчет проклятья, Кенамун — молитвы, Давид покачивается на ходу, Пауах, Пенсеба, Софра бредут с закрытыми глазами, Хайло обливается потом, и даже его попугай присмирел — сидит, словно не живой, а чучело в зеленых перьях. Не слышно голоса Рени, молчат Мерира, Пианхи и Левкипп, но Хоремджет, что тащится в самом конце колонны, покрикивает, подгоняет отстающих. Хороший помощник Хоремджет! Из тех людей, о коих сказано: пути их прямы и сердца открыты.
Ливийцам легче. Они шагают и шагают без устали — сухие жилистые дети песков, над чьей кожей не властно солнце. Рыжие волосы спадают на плечи, глаза занавешены ресницами, столь же густыми, как у мемфисских красавиц… Должно быть, когда Хнум крутил гончарный круг и лепил людей из глины, для населяющих пустыню пришлось ему выбрать особый материал — скажем, добавить белого кварца для прочности. Получилось неплохо.
Оборачиваюсь и вижу, что Шилкани забрал у Тутанхамона ларец с хирургическим инструментом и снадобьями, а Иапет — волк из волков! — ведет лекаря под руку. Скорее тащит, чем ведет. Ибо Тутанхамон старше меня, старше всех в отряде, а таких людей пустыня убивает первыми.
Сам я еще крепок и полон сил. Тяжесть «сенеба» и мешка спину мою не согнула, разум ясен, и иду я так, чтобы вечерней порой солнце светило в левую щеку. Иду прямиком на север, к оазису Мешвеш, и размышляю о том, куда пошлют нас сенаторы и цезарь римлян. Вряд ли в прохладные леса аллеманов или бриттов! Не так уж много в Риме людей, способных сражаться в пустыне, имея при себе сухарь и три глотка воды, а за плечами — полный боекомплект. Похоже, отправимся не к аллеманам, а на Сицилию или в Иберию, где злое солнце висит над жаркими плоскогорьями…
Римляне наглы и прагматичны. Это их врожденная черта, такая же, как хитрость у финикиян, склонность к разбою у ливийцев, высокомерие и кровожадность у ассиров. Мы, роме, на них не похожи, мы отличаемся терпением и редким даром переносить несчастья — даже такие, как Джосер Шестнадцатый и нынешний владыка за двадцать первым номером. Сказано о нас: царь — божество, жрецы — его глаза и уши, сановники — плеть, народ — тело, а повиновение — глина, скрепляющая четыре камня державы. Так было, так есть, но будет ли?.. Мир меняется, и не в последнюю очередь — под напором римлян.