Такой разговор был им понятнее. Кабатчик засуетился, с опаской посматривая на Хайло, староста с лавочником увяли, и только сборщик податей сверлил меня пристальным взглядом.
Хайло, гулко глотая, присосался к пиву. Я отхлебнул и вылил напиток под стол. Хоремджет сделал то же самое.
— Пиво у тебя — как плевок Сета… Вина тащи!
— Я еще не слышал, как звенят твои пиастры, — пробормотал кабатчик.
Хайло покончил с пивом и спросил:
— Дать ему в лоб, воевода? За непочтение?
Вино тут же появилось — правда, разбавленное. Но я решил не придираться — вина, если не считать бражки из фиников, в Мешвеше не было, и привозили его из Нефера. Теперь долго не привезут.
— Что вам известно про ассиров? Ты говори! — Я показал на старосту.
— Ничего, господин… Где мы, а где ассиры?..
— Вы здесь, дети несчастья, и ассиры тоже здесь.
.
— Вы здесь, дети несчастья, и ассиры тоже здесь. Прилетели по воздуху и сожгли Нефер. Жителей пытали и перебили всех.
— Старосте отрезали то, что между ног, — добавил Хоремджет.
Эти новости их впечатлили. Побледнев, лавочник прохрипел:
— И ты, достойный чезу…
— Я послан, чтобы найти их отряд. Мы блуждаем в песках с начала месяца пайни, и мои сфинксы запылились. Пришлось их снять. — Я с усмешкой уставился на сборщика податей. — Мы проведем в Мешвеше ночь и день. Зарежьте двадцать коз для моих воинов и дайте им пива. Еще мне нужны ослы. Половину оставлю вам, половину заберу.
Староста скривился, будто ему проткнули печень.
— Двадцать коз! Пиво! И ослы! Это грабеж, помилуй мать Исида! Мы бедные люди, чезу Хенеб-ка!
— Войско фараона — жизнь, здоровье, сила! — своих не грабит. Получишь монеты. Пиастр за козу, три — за осла, а пиво… пиво будет знаком вашего расположения к моим солдатам.
Цена была справедливой. В Цезарии я мог бы лучше распорядиться серебром Саанахта, но Амон не велит обижать убогих.
— Полтора пиастра за козу и четыре — за осла, — сказал староста. — А что до пива…
Я грохнул кулаком по столу.
— Молчи, жабий помет! Плюю на мумию твоего отца! Торгуешься? Так мы не на базаре! Придут ассиры, будешь болтаться на пальме без яиц!
— Вот сука! — буркнул Хайло и, сделав пару шагов, очутился за спиною старосты. — Если позволишь, чезу, я его…
— Ррежь! — завопил попугай, а Хоремджет спокойно произнес:
— Семер сказал, что войско фараона не грабит, и это верно. Не грабит, а реквизирует, оставляя расписку. Чего вы хотите за козу, люди? Пиастр серебром или полтора на папирусе?
Это их убедило, хотя я думаю, что вопль попугая тоже произвел впечатление. Отправив Хоремджета с Хайлом за деньгами, я допил вино и принялся расспрашивать старосту об урожае фиников и козьем приплоде. Я не был в Мешвеше четыре года, но кажется, Амон не наградил его людей богатством: староста, лавочник и кабатчик жаловались, что воды и травы не хватает, что козы тощие, козлы бессильные, пальмы кривые, а в финиках косточка крупнее мякоти. Сборщик податей помалкивал, но временами его взгляды кололи меня, и читалась в них жгучая ненависть. С чего бы? Я едва помнил этого типа и в прошлые свои визиты к Бенре-мут словом с ним не перемолвился.
Мы выпили еще вина, и от коз и фиников перешли к женщинам.
— Мои солдаты долго бродили в песках и стосковались по ласке, — заметил я. — Все они крепкие парни, все подобны львам, и родятся от них в вашем курятнике настоящие львята.
В песках бродили мы несколько дней, но до того месяцы и годы сидели в заключении, где тощая Туа казалась богиней Хатор. А в Мешвеше хватало женщин и девушек, и в этом был соблазн для моих парней. Я обещал им, что насильников в песок живьем зарою, но лучше обойтись без крайностей — так, чтобы голодный наелся, а в котле еще и прибавилось.
— Блюдут ли у вас древний обычай? — спросил я, и мои собеседники кивнули. Обычай тот ливийский: гостю предлагают дочь, сестру или жену, в чем нет для них укора и бесчестия. Мудрый обычай, ибо группы ливийцев, странствующих в пустыне, разделены большими расстояниями, что затрудняет приток свежей крови. Крови этой у моих бойцов было предостаточно, и сейчас она кипела, как масло на раскаленной сковороде.
— Мы принимаем чужое семя и потому сильны, — сказал кабатчик, похожий на кушита.
— Но принимаем его по доброму согласию, — уточнил лавочник, а староста подвел итог:
— Разве доброе согласие ничего не стоит, чезу Хенеб-ка?
— Чтоб тебе сгнить за Пятым порогом, мошенник! — сказал я. — Ладно, получишь пятьдесят пиастров. Этого хватит?
Староста ухмыльнулся.
— Твои львы могут топтаться в нашем курятнике всю ночь и весь день. Хатор им в помощь!
— За эти деньги ты дашь еще проводника.
— Согласен. Куда он должен вас отвести?
Мне не хотелось говорить, что мы идем в Темеху, и я ответил неопределенно:
— Пока не решил. Мне нужен человек, который знает окрестности Мешвеша.
— Ты его получишь.
Начало темнеть, и мои собутыльники разошлись. Я вернулся на пастбище, проверил караулы и велел Левкиппу и Пианхи отпустить своих людей в селение. Им — ночь, а солдатам Мериры и Рени — день… Что же мне?..
Домик Бенре-мут стоял на краю оазиса. С одной стороны — ложбинка, чахлые кусты, обглоданные козами, а дальше — песок и песок до самого океана, с другой — загон для скотины и погасший очаг. У очага расстелена старая шкура. На низкой скамейке — утварь: котелок, кувшин, посуда, привезенная мной когда-то из столицы… Ничего не изменилось. И Бенре-мут все та же — сероглазая и гибкая, как газель, стройная, как пальма. Стоит у хижины, скрестив руки на полной груди, и смотрит, как я шагаю к ее дому. Только…