Вид гигантских гор заставлял меня
не без дрожи вспоминать барельефные изображения, которые подсказывали нам,
что великая река могла нести с проклятых склонов нечто, державшее жителей
города в смертном ужасе, и я мысленно задавал себе вопрос, а не был ли их
страх порождением укоренившегося предрассудка? Я припомнил также, что горы
эти своей северной оконечностью выходят к побережью в районе Земли Королевы
Мэри, где, в тысяче миль отсюда, именно сейчас работает экспедиция сэра
Дугласа Моусона, и от всей души пожелал, чтобы ни с научным руководителем,
ни с прочими членами экспедиции не случилось ничего дурного и чтобы они даже
не заподозрили, сколь опасные гиганты таятся за грядой прибрежных скал. Эти
мысли ужасно угнетали меня, нервная система была напряжена до предела, а
Денфорт просто находился на грани срыва.
Однако еще задолго до того, как мы, миновав руины пятиконечного
строения, достигли самолета, наши неопределенные страхи обрели вполне четкую
мотивацию. Черные, усеянные вмерзшими в лед руинами склоны Хребтов Безумия,
заслонив от нас высоченной стеной восточную часть неба, вновь напомнили нам
о таинственных азиатских полотнах Николая Рериха. То и дело возвращаясь
мыслями к ужасным бесформенным тварям, которые, изрыгая зловоние, копошились
в подземных норах, пронизывавших хребты вплоть до вершин, мы содрогались от
страха, представляя, как будем вновь пролетать над круглыми отверстиями,
пробуравленными в земле, и как от трубного завывания ветра у нас будет
холодеть в груди. Хуже того — кое-какие вершины окутывал туман (бедняга
Лейк принял это за проявление вулканической деятельности), и мы ежились,
вспоминая туманные завитки в подземном туннеле и представляя себе адскую
бездну, от которой восходил весь этот пар.
Самолет благополучно дожидался нас на прежнем месте, и мы, напялив на
себя всю теплую одежду, приготовились к взлету. Денфорт легко завел мотор, и
самолет без труда, плавно взмыл в воздух, унося нас от кошмарного города.
Внизу вновь поплыл каменный лабиринт, а мы поднимались все выше, замеряя
силу и направление ветра. Должно быть, где-то в верхних слоях зарождалась
буря, мы видели, как бешено мчались там облака, но на высоте двадцати
четырех тысяч футов, над перевалом, условия для перелета через горы были
довольно сносные. Когда мы приблизились к торчащим пикам, вновь послышались
странные трубные звуки, отчего у Денфорта, сидевшего у штурвала, затряслись
руки. Хотя я был средним пилотом, скорее дилетантом, но тут все же решил
вести самолет сам: в сложных условиях лавирования между пиками слишком
опасно было доверять управление человеку, потерявшему голову от страха.
Денфорт даже не протестовал. Собрав всю свою волю, я сосредоточился на
управлении и, стараясь вести самолет как можно увереннее, не сводил глаз с
красноватого клочка неба, открывшегося в провале между пиками. Я сознательно
избегал смотреть на клубившийся у вершины туман и, слыша тревожные трубные
звуки, завидовал в душе Одиссею, который в подобной ситуации, чтобы не
внимать чарующему пению Сирен, залепил уши воском.
Денфорт же, оставшись без дела и томясь внутренним беспокойством, не
мог спокойно усидеть на месте. Он все время крутил головой: провожал
взглядом оставшийся позади город; глядел вперед на приближавшиеся вершины,
изрытые пещерами и усеянные прямоугольными руинами; поворачивался то в одну,
то в другую сторону, где проплывали внизу заснеженные предгорья с утопавшими
в снегу развалинами крепостных стен; а иногда устремлял взор в небо, следя
за фантастическими сочетаниями мчавшихся над нами облаков. Вдруг, у самого
перевала, когда я, вцепившись в штурвал, преодолевал самый ответственный
участок пути, раздался его истошный вопль, который чуть не привел к
катастрофе: штурвал дрогнул у меня в руках и я едва не потерял управление. К
счастью, мне удалось совладать с волнением, и мы благополучно завершили
перелет, но вот Денфорт… Боюсь, он никогда теперь не обретет душевного
равновесия.
Как я уже говорил, Денфорт наотрез отказался поведать мне, что за
кошмарное зрелище заставило его завопить с такой силой, а ведь именно оно
окончательно лишило юношу покоя. Оказавшись по другую сторону Хребтов
Безумия и чувствуя себя в безопасности, мы наконец заговорили, обмениваясь
громкими (чтобы перекричать шум мотора и завывания ветра) замечаниями; в
основном они касались наших взаимных обещаний не разглашать ничего, имеющего
отношение к древнему городу. Эти поистине космические тайны не должны были
стать достоянием широкой публики, предметом зубоскальства, и, клянусь, я
никогда бы и рта не раскрыл, если бы не вполне реальная перспектива работы в
тех краях экспедиции Старкуэтера-Мура и прочих научных коллективов. В
интересах безопасности человечества нельзя бесцеремонно заглядывать в
потаенные уголки планеты и проникать в ее бездонные недра, ибо дремлющие до
поры монстры, выжившие адские создания могут восстать ото сна, могут
выползти из своих темных нор, подняться со дна подземных морей, готовые к
новым завоеваниям.
Мне удалось выпытать у Денфорта, что последнее ужасное зрительное
впечатление было в виде миража. По его словам, оно не имело ничего общего ни
с кубическими сооружениями на склонах, ни с поющими, источающими пар
пещерами Хребтов Безумия. Мелькнувшее среди облаков дьявольское- видение
открыло ему, что таят фиолетовые горы, которых так боялись и к которым не
осмеливались приближаться Старцы. Возможно, видение являлось наполовину
галлюцинацией, вполне вероятной после перенесенных нами испытаний, а
наполовину — тем не распознанным им миражом, который мы уже созерцали,
подлетая днем назад к лагерю Лейка. Но что бы это ни было, оно лишило
Денфорта покоя до конца его дней.
Иногда с его губ срываются бессвязные, лишенные смысла словосочетания
вроде: «черная бездна», «резные края», «протошогготы», «пятимерные, наглухо
закрытые конструкции», «мерзкий цилиндр», «древний Фарос», «Иог-Сотот»,
«исходная белая студнеобразная структура», «космический оттенок», «крылья»,
«глаза в темноте», «лунная дорожка», «первозданный, вечный, неумирающий» и
прочие странные словосочетания.