Ее-то мы хорошо помнили. Но в таком случае вход в туннель мог быть
завален, и тогда нам останется попытать счастья в другом туннеле, что
начинался примерно в миле к северу. Русло реки отсекло от нас все южные
туннели, и, окажись оба ближайших хода завалены, наше дальнейшее путешествие
не состоится: не позволят батарейки — ведь до следующего, северного,
туннеля еще одна миля.
Мы шли сумеречными лабиринтами, не выпуская из рук компас и карту,
пересекали одну за другой комнаты и коридоры, находившиеся в разных стадиях
обветшания, взбирались наверх, шагали по мостикам, опускались снова,
упирались в заваленные проходы и груды мусора, зато на некоторых участках,
поражавших по контрасту своей идеальной чистотой, почти бежали, наверстывая
упущенное время. Иногда мы выбирали неверное направление, и тогда нам
приходилось возвращаться, подбирая оставленные клочки бумаги, а несколько
раз оказывались на дне открытой шахты, куда проникал, а точнее как бы
просачивался, солнечный свет. И всюду нас мучительно притягивали к себе,
дразня воображение, барельефы. Даже при беглом взгляде на них становилось
ясно, что многие рассказывали о важнейших исторических событиях, и только
уверенность в том, что мы еще не раз вернемся сюда, помогала нам преодолеть
желание остановиться получше их рассмотреть. Иногда мы все же замедляли шаги
и зажигали второй фонарик. Будь у нас лишняя пленка, мы могли бы немного
пощелкать фотоаппаратом, но о том, чтобы попытаться кое-что перерисовать, и
речи не было.
Я приближаюсь к тому месту в своем рассказе, где мне хотелось бы —
искушение очень велико — замолчать или хотя бы частично утаить правду. Но
истина важнее всего: надо в корне пресечь всякие попытки вести в этих краях
дальнейшие исследования. Итак, согласно расчетам, мы уже почти достигли
входа в туннель, добравшись по мостику на втором этаже до угла этого
пятиконечного здания, а затем спустившись в полуразрушенный коридор, в
котором было особенно много по- декадентски утонченных поздних скульптур,
явно обрядового назначения, когда около половины девятого Денфорт своим
обостренным юношеским чутьем уловил непонятный запах. Будь с нами собака,
она, почуяв недоброе, отреагировала бы еще раньше. Поначалу мы не могли
понять, что случилось со свежайшим прежде воздухом, но вскоре память
подсказала нам ответ. Трудно без дрожи выговорить это. Этот запах смутно, но
безошибочно напоминал тот, от которого нас чуть не стошнило у раскрытой
могилы одного из чудищ, рассеченных несчастным Лейком.
Мы, естественно, не сразу нашли ответ. Нас мучили сомнения, запаху
находилось сразу несколько объяснений. А главное, нам не хотелось отступать
— слишком уж мы приблизились к цели, чтобы поворачивать назад, не испытав
явной угрозы. Кроме того, подозрения наши казались невероятными.
В
нормальной жизни такое не случается. Следуя некоему иррациональному
инстинкту, мы несколько притушили фонарик, замедлили ход и, не реагируя
более на мрачные декадентские скульптуры, угрожающе косившиеся на нас с
обеих сторон, осторожно, на цыпочках двинулись дальше, почти ползком
преодолевая кучи обломков и мусора, которых с каждым шагом становилось все
больше.
Глаза у Денфорта тоже оказались острее моих, ведь именно он первым
обратил внимание на некоторые странности. Мы уже успели миновать довольно
много полузасыпанных арок, ведущих в покои и коридоры нижнего этажа, когда
он заметил, что сор на полу не производит впечатления пролежавшего
нетронутым тысячелетия. Прибавив свет в фонарике, мы увидели нечто вроде
слабой колеи, словно здесь что-то недавно тащили. Разносортность мусора
препятствовала образованию четких следов, но там, где он был мельче и
однороднее, следы различались явственнее — видимо, тащили какие-то тяжелые
предметы. Раз нам даже померещились параллельные линии, вроде как следы
полозьев. Это заставило нас вновь остановиться.
Тогда-то мы и почувствовали еще один запах.
Парадоксально, но он испугал нас одновременно и больше и меньше
предыдущего: сам по себе он был вполне зауряден, но с учетом места и
обстоятельств — невозможен, а потому заставил нас похолодеть от страха.
Ведь пахло не чем иным, как бензином. Единственное, что приходило на ум, не
связано ли это как-то с Гедни.
Наше дальнейшее поведение пусть объясняют психологи. Мы понимали, что
на это темное, как ночь, кладбище канувших в вечность времен прокралось
нечто, подобное монстрам с базы Лейка, и потому не сомневались: впереди нас
ждет встреча с неведомым. И все же продолжили путь — то ли из чистого
любопытства, то ли из-за сумятицы в головах или под влиянием самогипноза, а
может, нас влекло вперед беспокойство за судьбу Гедни. Денфорт напомнил мне
шепотом о подозрительных следах на улице города и прибавил, что он также
слышал слабые трубные звуки — очень важное свидетельство в свете
оставленного Лейком отчета о вскрытии неизвестных тварей. Эти звуки,
впрочем, могли сойти за эхо, гулко разносившееся по пещерам, изрешетившим
горные вершины; похожие звуки доносились и откуда-то снизу, из таинственных
недр. Я тоже прошептал ему на ухо свою версию, напомнив, в каком страшном
виде предстал перед нашими взорами лагерь Лейка и сколько всего там исчезло:
одинокий безумец мог совершить невозможное — перевалить через эти
гигантские хребты и, подобно нам, войти в каменный первобытный лабиринт…
Но, поверяя друг другу свои догадки, мы не приходили к единому мнению.
Стоя на месте, мы в целях экономии потушили фонарик и только тогда заметили,
что в темноте чуть брезжится — это сверху просачивался свет.