Чаще всего они представляли собой квадрат или полукруг
(что соответствовало сообщению Лейка), как если бы чья-то волшебная рука
придала этим естественным входам более законченную симметричную форму. Их
насчитывалось на удивление много, видимо, весь известняковый слой был здесь
пронизан подземными туннелями. Хотя недра пещер оставались недоступными для
наших биноклей, но у самого их входа мы кое-что могли рассмотреть, но не
заметили там ни сталактитов, ни сталагмитов. Горная поверхность вблизи пещер
была необычно ровной и гладкой, а Денфорту чудилось, что небольшие
М а ч у — П и к ч у — город-крепость инков ХIV — ХV вв.
Киш — центр одного из древнейших месопотамских государств (ХХVIII в до
н. э.).
трещины и углубления складывались в непонятный узор. Немудрено, что
после пережитых в лагере потрясений узор этот смутно напомнил ему странный
точечный рисунок на зеленоватых камнях, воспроизведенный безумцами на
кошмарных ледяных надгробиях шести чудовищных тварей.
Мы медленно набирали высоту, готовясь перелететь через горы в том
месте, которое казалось относительно ниже остального хребта. Время от
времени поглядывая вниз, мы прикидывали, смогли бы покорить это ледовое
пространство, если бы у нас было не новейшее снаряжение, а то, что
применялось раньше. К нашему удивлению, подъем не отличался особой
крутизной; встречались, конечно, расселины и прочие трудные места, но все же
сани Скотта, Шеклтона или Амундсена, без сомнения, прошли бы здесь. Ледники
подступали к открытым всем ветрам перевалам — оказавшись над нашим, мы
убедились, что и он не был исключением.
Трудно описать волнение, с которым мы ожидали встречи с неведомым миром
по другую сторону хребтов, хотя не было никаких оснований полагать, что он
существенно отличается от остального континента. Но какая-то мрачная,
гнетущая тайна чудилась в этих горах, в манящей переливчатой глубине неба
между вершинами — это ощущение невозможно передать на бумаге, оно слишком
неопределенно и зыбко. Дело здесь, видимо, заключалось в эстетических
ассоциациях, в налете психологического символизма, вспоминались экзотическая
поэзия и живопись, в подсознании всплывали древние миры из потаенных книг.
Даже в завываниях ветра слышалась некая злобная воля; порой нам казалось,
что этот вой сопровождается какой-то дикой музыкой — то ли свистом, то ли
трубными звуками,— так случалось, когда ветер забирался в многочисленные
гулкие пещеры. Звуки эти вызывали у нас какое-то неосознанное отвращение —
сложное, необъяснимое чувство, которое возникает, когда сталкиваешься с
чем-то порочным.
Мы немного снизили высоту и теперь летели, согласно показаниям
анероида, на высоте 23 570 футов — район вечных снегов остался внизу. Выше
нас чернели только голые скалистые вершины, облепленные загадочными кубами и
крепостными валами и продырявленные поющими пещерами,— все это создавало
ощущение чего-то ненатурального, фантастического, иллюзорного; отсюда
начинали свой путь и остроконечные ледники.
Вглядываясь в высоченные пики,
я, кажется, видел тот, упомянутый несчастным Лейком, на вершине которого ему
померещился крепостной вал. Пик этот был почти полностью затянут особым
антарктическим туманом — Лейк принял его за признаки вулканической
активности. А перед нами лежал перевал, и ветер, завывая, проносился меж его
неровных и мрачно насупленных каменных стен. Дальше простиралось небо, по
нему, освещенному низким полярным солнцем, ползли кудрявые облачка. Внизу же
находился тот неведомый мир, который еще не удавалось лицезреть смертному.
Еще немного — и он откроется перед нами. Заглушая все вокруг, с
яростным воем несся через перевал ветер, в его реве, усиливавшемся шумом
мотора, можно было расслышать разве что крик, и потому мы с Денфортом
обменялись лишь красноречивым взглядом. Но вот последние футы позади — и
перед нами неожиданно как бы распахнулись двери в древний и абсолютно чужой
мир, таящий множество нераскрытых секретов.
V
Думаю, в этот момент мы оба одновременно издали крик, в котором
смешалось все — восторг, удивление, ужас и недоверие. Конечно, у нас
имелись кое-какие познания, умерявшие наши чувства. Можно было, например,
вспомнить причудливую природную форму камней Сада Богов в Колорадо или
удивительную симметричность отполированных ветром скал Аризонской пустыни.
Или принять открывшееся зрелище за мираж, вроде того, что созерцали прошлым
утром, подлетая к Хребтам Безумия. Надо было непременно опереться на что-то
известное, привычное, чтобы не лишиться рассудка при виде бескрайней ледяной
пустыни, на которой сохранились следы разрушительных ураганов, и кажущегося
также бесконечным грандиозного, геометрически правильного каменного
лабиринта со своей внутренней ритмикой, вздымающего свои вершины,
испещренные трещинами и впадинами, над вечными снегами. Снежный покров
здесь, кстати, был не более сорока — пятидесяти футов, а кое-где и того
меньше.
Невозможно передать словами впечатление от кошмарного зрелища — ведь
здесь, не иначе как по наущению дьявола, оказались порушенными все законы
природы. На этом древнем плоскогорье, вознесенном а высоту двадцати тысяч
футов над уровнем моря, с климатам, непригодным для всего живого еще за
пятьсот тысяч лет до появления человека, на всем протяжении этой ледяной
равнины высились — как бы ни хотелось, в целях сохранения рассудка, списать
все на обман зрения — каменные джунгли явно искусственного происхождения. А
ведь раньше мы даже и мысли не допускали, что все эти кубы и крепостные валы
могут быть сотворены отнюдь не природой. Да и как допустить, если человек в
те времена, когда материк сковал вечный холод, еще мало чем отличался от
обезьяны?
Но теперь власть разума основательно поколебалась: гигантский лабиринт
из квадратных, округлых и прямоугольных каменных глыб давал недвусмысленное
представление о своей подлинной природе.